Лучшие люди в тюрьму работать идти не хотят. Почему – объяснять не приходится. Из этой бесспорной посылки легко сделать вывод: работать в тюрьму приходят только подонки и дебилы. Однако, жизнь всегда сложней любых рассуждений, тем более рассуждений примитивных и простодушных.

Только молодые люди, абсолютно все, если они психически здоровы, не хотят работать в тюрьме – и совершенно правильно поступают! Если бы мне лет в семнадцать какой-нибудь провидец сказал, что я стану тюремщиком, тем более тюремщиком матерым и увлеченным своей профессией, наверное, я бы плюнул в этого человека. Хотя никогда в жизни не плевался…

Но ведь стал же!.. Причем, прослужил, «заработав» имя в преступном мире и оставив о себе легенды, в основном, правда, абсолютно безумные. И даже уволившись из «органов», не порвал с этим ремеслом: читаю студентам, и читаю с удовольствием, лекции по истории и жизни тюрьмы, консультирую правозащитников и журналистов, пишу статьи, рассказы и книги, тематика которых неизбежно вращается вокруг мест лишения свободы. То есть, все равно я продолжаю осознавать себя неразрывным с тюрьмой.

Парадокса здесь нет. В семнадцать лет у человека еще не сформировался баланс интеллекта, знаний, нравственности и жизненного опыта, позволяющий принять решение взяться за вредную, неприятную, не престижную, плохо оплачиваемую, но, безусловно, необходимую (крайне необходимую!) для общества работу. А у повзрослевших, уже «оббитых» жизнью людей, такое решение иногда созревает. А еще чаще попросту не человек находит свою судьбу, а судьба находит человека.

Поэтому среди сотрудников тюрьмы и руководителей тюремного ведомства все же встречаются люди неглупые и порядочные, ищущие и принципиальные. Хотя, приходится признать, их немного, иногда совсем мало, иногда ужас до чего мало… Остальные, увы, располагаются поближе к «серому» балласту, хроническим лентяям, психопатам и подонкам.

…Харьковский следственный изолятор, а до этого тюрьма № 1 УНКВД … а еще раньше арестантские роты, представляет из себя комплекс в основном старых, если не сказать древних, зданий и сооружений. Поговаривают, что под тюрьмой кто-то видел подземные ходы, кто-то в раскопах находил человеческие черепа, но, мне думается, рассказы эти из области «мертвые с косами стоят», а их авторы и слушатели – двойники персонажей знаменитого кинофильма. Хотя предназначение некоторых вещей действительно непонятно: это какие-то маленькие железные двери, ведущие «в никуда» – в капитальную стену; люки, под которыми нет колодцев; ненужные перемычки и кронштейны…

В одном месте тюремной территории из-под асфальта торчал круглый металлический предмет, напоминающий вытяжку на крыше промышленного здания. Он был похож на гриб с плоской шляпкой размером и высотой с табуретку. «Пенек» этот был расположен неподалеку от прогулочных дворов, куда выводили заключенных женщин.

Для тюремного персонала прогулка «баб» всегда абсолютно безопасное, но очень нервное мероприятие: через сетки-крыши они во всю глотку перекрикиваются с мужскими корпусами. Гомон иной раз стоит, как на базаре. Чтобы пресечь эти контакты, один контролер непрерывно ходит по галерее, расположенной над дворами (на тюремном сленге она называется «кукушка»), и сверху следит за поведением зэчек, а второй в это время обходит дворы снаружи, поочередно заглядывая в дверные глазки («пасёт»).

Впрочем, не делается это практически никогда, почему – написано в последнем предложении пятого абзаца. Обычно контролер на «кукушке» тихонько сидит в уголке и читает прошлогодний журнал, выпрошенный у зэков, а нижний садится на «пенек» и, абсолютно не воспринимая гвалт, стоящий над дворами, «старательно» греет его своей задницей… Так как процедура эта была традиционной на протяжении многих десятилетий, то крышка «пенька», несмотря на то, что изготовлена из толстого железа, стала вогнутой. Впрочем, для контролерской задницы такая форма сиденья была еще удобней.

…Каждый раз, проходя мимо «пенька» и видя на нем очередного «попкаря», я его вежливо, как и пристало человеку с высшим гуманитарным образованием, спрашивал: «Уважаемый! У вас жопа не болит?.. Геморрой еще не вылез?» Контролер лениво поднимался и с недовольным лицом (лицом ли?) брел к прогулочным дворам.

Такая подлая реакция на замечание старшего – а я был заместитель начальника СИЗО по оперработе, подполковник, в тюремной иерархии это «большие звезды» – была вполне объяснима: тюрьма хронически страдала (и страдает, и будет страдать!) некомплектом надзирательских кадров. Даже патологические лодыри, тупицы и негодяи работать в тюрьму идут неохотно… И если меня за мой «противный» характер «попкари» еще как-то побаивались, то других начальников зачастую вообще «мелко видели». Соответственно, офицеры рангом пониже замечаний сидящему на «сИдале» контролеру не делали вообще, привыкли…

Начальник СИЗО и его заместитель, ведающий хозяйством, на мои просьбы срезать на хер этот «пенек» (хер – это не ругательство, как думает большинство русскоязычных людей, хер – это буква кириллицы) мудро чесали носы, будто от этого у них прибавлялось ума, и отвечали, что нельзя – это какие-то там коммуникации. Кому и куда эти «никации», они, правда, не говорили, так как и сами этого не знали, но по «вековой» привычке сотрудников МВД никогда и ни при каких обстоятельствах не проявлять инициативу, срезать «пенек» категорически отказывались. Зато раз в год его обязательно выкрашивали.

…Выход нашелся совершенно неожиданно – простой, как и все гениальное. Как-то будучи на суточном дежурстве ответственным от руководства (в тюрьме говорят: «на ответе»), я ранним летним утром, когда солнце еще не встало, но уже рассвело, измученный ночным обходом постов (чтобы просто обойти все тюремные коридоры и лестницы и расписаться в постовых ведомостях, требовался час, а, если еще и заглянуть в глазок каждой камеры – то три с половиной часа), проходил мимо злосчастного «пенька». И тут меня озарило, яркие мысли чаще приходят именно в уставшую голову.

Я осмотрелся, обведя взглядом каждое окно трех окружающих меня корпусов. Особенно внимательно я рассматривал окна женского корпуса – не «висит ли кто на решке», то есть смотрит в окно. Никого, время было как раз такое, когда даже самые активные любители ночной тюремной жизни уснули…

Здесь необходимо сделать маленькое отступление. Тюрьма живет по своим понятиям, зачастую диким и абсолютно необъяснимым для человека со свободы, но твердо укоренившимся и неуклонно выполняющимся. Персонал тюрьмы тоже придерживается этих понятий, не всех, правда, и не в такой мере, как зэки, но придерживается достаточно твердо. Одно из таких незыблемых лагерных правил – человек, на которого помочились, или который как-то соприкоснулся с мочой (естественно, не своей), автоматически переходит в разряд «законтаченных» или «петухов».

…Я расстегнул ширинку и, еще раз оглянувшись (неудобно, подполковник все-таки), от души помочился на крышку «пенька», полностью заполнив вмятину. Потом быстро, на ходу застегиваясь и давясь от смеха, пошел прочь.

На инструктаже контролеров дневной смены, проводящих прогулку, начальник режимного отдела по моей просьбе внятно объявил им («сделал объяву»), что «пенек» обоссан, впрочем, через несколько минут они и сами в этом убедились – высохнуть еще не успело. Часов в десять я проходил мимо женских прогулочных дворов и уже подсохшего «пенька». Рядом топтались два контролера. «Мужики», – добродушно обратился я к ним, – «А что бы вам не посидеть на лавочке?» Они лишь криво улыбнулись в ответ.

…Через полгода я перешел служить в одну из колоний, за это время никто так ни разу на «пенек» и не присел. Еще через год, встретив своего коллегу из СИЗО, я поинтересовался, сидят ли на нем контролеры? Со смехом он ответил, что нет. А еще через год я узнал, что снова стали сидеть…

Жаль! Видно, не осталось в тюрьме продолжателей творческого процесса…