По случаю моего дня рождения родители передали мне в ИВС большой мешок продуктов, с которым я и приехал в тюрьму. Однако, возвращался я в подавленном состоянии. Поднимаясь на четвертый этаж незнакомого мне корпуса, я мысленно сокрушался. «Сегодня мне исполнилось восемнадцать лет, но такого ужасного праздника еще никогда не было в моей жизни. Именно сегодня я узнал от следователя, что мои дела совсем плохи, и я в полном дерьме. Через минуту-другую откроется дверь «взрослой» камеры и неизвестно, что меня там будет ожидать.- Я сильно волновался перед новыми обстоятельствами, которые происходили в моей жизни, и вдруг, меня бросило в жар.- О, Боже! я совсем забыл о петушиных камерах, которыми меня следователь пугал. У меня было столько возможностей спросить о них у Салаги, или у Слона, а я совсем забыл. Забыл в этом сумасшедшем круговороте событий. Черт! Что за три цифры? Нет, не вспомню уже, бесполезно. Совсем память отбило в этих застенках».

Конвоир подвел меня к железной двери, окрашенной коричневой половой краской, под номером 97. За ней слышались крики, вопли и отборный мат. Мне показалось, что там кого-то убивают или насилуют, но, глянув, на совершенно спокойное лицо конвоира, я решил, что эта вакханалия, должно быть, нормальна для этих мест. «Нет, это не та камера, – размышлял я, пока конвоир возился со связкой ключей. – Я точно помню, те цифры были парные, по-моему, пятьдесят пять или шестьдесят шесть, поэтому можно смело заходить».

Наконец, дверь со стоном отворилась, и меня обдало нестерпимой вонью, от которой я пошатнулся. Сделав шаг в камеру, меня осенило – я оказался в аду. Это было озеро Коцит, которое так красноречиво изобразил Данте:

Мы там, где тени льдами сплошь покрыты
Сквозя соломкой, вплавленной в стекло
Лежат иные, а другие вбиты
Ногами вниз, а кто и головой
Кто аркой встал: лицо и ноги свиты.

На двенадцать спальных мест было полсотни грешных заключённых. И, несмотря на то, что был поздний вечер, и жара спала, все были только в одних трусах. Покрытые липким потом тела теснились у решётки, откуда слегка задувал ветерок. От стены к стене паутинами тянулись многочисленные веревки, на которых висели мокрые вещи. Казалось эти людей замариновали в огромную бочку и они тут же протухли. Шум смолк.

– Заходи не бойся, выходи не плачь! – раздался голос из мрака.

Растерянный, я продолжал стоять молча.

– Кто по жизни? – опять крикнул кто-то.

– Мужик, – ответил я, сдерживая с трудом позывы рвоты.

– Проходи, чё встал-то? – опять прозвучал голос «невидимки».

Через галерею измождённых узников я протиснулся к столу, разложил на нем содержимое своей сумки и сказал:

– Сегодня у меня день рождения – восемнадцать лет, всех порядочных прошу к столу! – не успел я договорить это, как голодная толпа «термитов» накинулась поедать все, что я выложил. Меня буквально выдавили от стола, а через минуту уже все разошлись, кроме одного мужичка. Он протянул мне зефир и сказал:

– Что ж ты такой нерасторопный? В большой семье ртом не щёлкают! Угощайся давай! – Я не мог поверить своим глазам. Двадцать килограммов продуктов, которые я с таким трудом тащил на себе по «этапу» просто растворились за одну минуту. В грустном раздумье я сидел на железной лавке, и зефирка таяла в моей руке. Мне вспомнилась песенка крокодила Гены, и я шёпотом начал ее напевать:

Прилетит вдруг волшебник,
В голубом вертолёте
И бесплатно покажет кино.
С днём рожденья поздравит
И, наверно, оставит
Мне в подарок пятьсот эскимо…

Как же мне хотелось опять окунуться в детство! Закрыть глаза и очутиться за большим столом в кругу семьи. Встать на стул и запинаясь от волнения, рассказать стишок. Или нарядиться в костюм зайчика и под ёлкой спеть весёлую песенку…

Это был «карантин», в который помещали на неделю-две или больше, кому как повезёт. Никаких медицинских обследований здесь не проводили, поэтому название «карантин» было условное. Из-за перенаселения мы были вынуждены спать по два, три человека на одной шконке. Располагались «валетом», – головой ложились в ноги соседа. Так было компактнее. Ночью я пристроился на верхнюю шконку, и моим соседом опять оказался тот вшивый, лохматый дед, которого я повстречал в первый день в ИВС. Для того, чтобы не видеть его, я отвернулся и начал мысленно читать стихи Есенина, и быстро уснул.

Мне приснился сон, в котором я увидел черного кота. Он запрыгнул ко мне на грудь, и начал ласково тереться своей пушистой мордочкой о мою шею и плечи, а потом и лицо. Мне стало щекотно, и я попытался скинуть его, но он стал сильнее прижиматься ко мне и громко, громко мурлыкать. Неожиданно я проснулся и увидел перед своим носом волосатые ноги храпящего деда. Это было не самое приятное пробуждение в моей жизни. Оправившись от первого шока, меня ожидал второй, – всё мое тело было усеяно красными волдырями, оставленными подлыми клопами. Оказывается, вся камера кишела вшами и клопами, от которых нигде не было спасения. Брезгливый от рождения, я думал, что сойду с ума от этого несметного полчища кровососов.

Желая умыться, я подошёл к крану, но воды в нём не было. До четвёртого этажа, где находилась наша камера, вода практически не доходила из-за слабого давления. Лишь изредка бежала тонкая струйка, которую мы ожидали часами. Вдруг, позади себя я услышал ругань и глухие удары, обернувшись, я увидел, как один парень избивает пожилого мужчину, крепкого на вид, но душевно измученного. Как и на всех, на мужчине были только трусы.

– Тварь, педик старый! – пиная ногами распластанного на полу мужчину, кричал разгоряченный парень. – Опять обосрался! Сколько же в тебе говна, сука! И так дышать нечем, а ты опять обгадилась, помойка! – Потом мне стало известно, что этот человек каждый день «ходил под себя». Некоторые говорили, что он специально это делает, чтобы его признали невменяемым, другие твердили, что он по настоящему болен. Неизвестно, кто был прав, но в любом случае нам это приносило крайнее неудобство.

– Ну-ка, пацан, дай мне ботинок! – обратился ко мне парень. – Давай, давай поскорее снимай! (когда меня переводили на «взросляк» вольную обувь и одежду вернули). Недоумевая, зачем требуется мой ботинок, я все же снял его и подал парню. Вооружившись ботинком, он продолжил экзекуцию, но жертва мужественно переносила удары и только мычала. Истязатель бил наотмашь, причём бил куда придётся,- по лицу, спине, животу. В следующую минуту наша камера стала свидетелем кошмарной картины. Из трусов мужчины повалились фекалии, а неуёмный паренёк, охваченный приступом азарта, только и успевал прикладываться моим ботинком. Вдруг, на стены и лица изумлённых зрителей полетели коричневые брызги, разбрасываемые во все стороны моим ботинком. А парень только начинал входить в раж!

– Стой, стой! – посыпались со всех сторон призывы. – Да оттащите же его! Он сейчас всю хату говном забрызжет! – кричал беззубый мужик, вытирая грязь с лица. Толпа кинулась на озверевшего говномеса и с трудом его уняла. А мой ботинок фирмы Baldinini остался валяться на полу и представлял собой печальное зрелище…

После обеда по камерам ходила комиссия во главе с прокурором, и, дойдя до нашей, прокурор представившись, спросил:

– Жалобы есть?

Все молчали. Многие даже не обращали на него внимания. Меня удивила такая реакция сокамерников, ведь множество грубых нарушений со стороны тюремной администрации, должны были вызвать целый поток жалоб. Но нет, народ молчал.

– Так значит, жалоб у вас нет?! – повторил он, собираясь ретироваться.

– Как же нет, есть! – воскликнул я возбуждённо и подошёл к нему, – Жалоб у нас очень много.

– Что конкретно? – спросил он, дыхнув на меня перегаром.

– Вглядитесь, пожалуйста, в наши нечеловеческие условия и вам не потребуется никакой конкретики. Нарушая Европейскую конвенцию и Конституцию Российской Федерации, нас подвергают бесчеловечному, и унижающему достоинство наказанию. Вот вам простые детали нашего жития. У нас нет воды, – начал я загибать пальцы, – камера переполнена людьми в четыре раза, питание отвратительное, полнейшая антисанитария, в камере плодятся вши, клопы, тараканы…

– Спокойно, молодой человек! – прервал он. – Мы во всём разберёмся, обязательно разберёмся. А то, что у вас переполнена камера, так мест не хватает, сударь. Не вы одни такие!

– А зачем же тогда за два гуся или три курицы на время следствия заключать под стражу? – спросил я.

Проигнорировав мой вопрос, он повернулся к своей свите и сказал.

– Смотрите, прыткий какой! На Конвенцию замахнулся! – замечание вызвало у его коллег откровенный хохот. – Я отдельно с вами поговорю, – в заключении сказал он, и закрыл за собой дверь.

Ко мне подошёл мужичок, который заботливо угощал меня зефиром и промолвил:

– Хорошо ты ему сказал, грамотно. Но пустое это! «Нас е..т, а мы крепчаем, запивая крепким чаем». И ничего ты не добьёшься своей демагогией, только проблем на свой хребет наскребёшь! – и тут же отпрянул, как от какой-то заразы.

В этой «Авгиевой конюшне» я провёл неделю. Семь дней вони, брани, крови и говна.

==============

Весь текст книги можно найти на тут