С Сашей я столкнулся в следственном изоляторе. Это был сиделец со стажем, промыкавшийся по тюрьмам в общей сложности лет пятнадцать, а то и больше. Когда мы встретились, ему было чуть за сорок, и это была его пятая или шестая "ходка". Саша был худой, молчаливый мужчина с колючими глазами и нервными руками ремесленника, которые всегда были заняты какой-нибудь мелкой работой. Его было трудно разговорить, да я и не пытался. В тюрьме каждое лишнее слово стоит дорого. Но однажды он всё-таки рассказал мне свою историю, которая удивила даже такого тюремного "долгожителя" как я.

Случилось это перед тем, как ему попасть в тюрьму в последний раз. Отмотав очередной срок от звонка до звонка, Саша вернулся в небольшой провинциальный городок, где родился и вырос, и где никто его не ждал, кроме старенькой матери, почти ослепшей от слез, пролитых из-за непутёвого сыночка. А сыночек и правда был непутёвый - любил покуролесить, ни на одной работе долго не задерживался, регулярно закладывал за воротник и воровал. Ну и что самое обидное - все время почти сразу попадался на своих кражах, сроки за которые совсем не стоили получаемого за барахло "навара".

По поводу возвращения накрыли стол, "обмыть" окончание отсидки пришли пара родственников, да сестра с подругой. Скорее всего, застолье так и превратилось бы в обычную пьянку, если б не эта подруга - глазастая худенькая девчушка двадцати лет отроду. Звали её Любой, родственников у неё не было, ибо была она детдомовка, и к своим двадцати годам успела уже попробовать тюремной баланды, отсидев около года за воровство. Резкими угловатыми движениями и короткими взглядами она чем-то напоминала настороженного волчонка, с подозрением и опаской посматривающего на окружающий мир.

Прикладываясь к стакану с портвейном, Люба бросала на Сашу быстрые взгляды. Он тоже посматривал на девушку, и с каждым взглядом она нравилась ему все больше и больше. Внутри откуда-то появилось смутно осознаваемое чувство нежности, которое требовало, обнять, прижать, спрятать её от всех.
В этот вечер он был в ударе: шутил, смеялся, то и дело сверкал железной фиксой и подмигивал Любе, которую с первой минуты называл Любашей.
- Ну что, Любаша, не грусти, смотри веселей! Поживем ещё! - говорил он, подливая ей портвейна.- Вот подрастешь ещё, возьму тебя в невесты.
- Да я уже взрослая, меня и сейчас уже можно брать, - отвечала смущаясь Любаша, вызывая своим ответом взрыв хохота у присутствующих.
- Ну-ка, ша! - вдруг гаркнул на родичей Саша, - Нечего над моей невестой зубы скалить.
Окинув нетрезвым взглядом остатки пиршества, Саша остановил глаза на полупустой бутылке от портвейна. Взял ножик, жестяную бутылочную крышку и всего за минуту соорудил ...симпатичное колечко. Примерил на Любину руку, подточил острые края, подправил, и надел ей на пальчик.
-Ну что, Любаша, будешь невестой Саши-умельца? - Это его в тюрьме умельцем прозвали, за то, что мог из любой пружинки-паутинки соорудить всё, что угодно.
- Угу, - Люба уткнулась ему в подмышку, краешком глаза рассматривая колечко на пальце.

С этого-то вечера и понеслась душа в рай. Вернее, две души понеслись... Трудно сказать, что именно их объединяло: то ли непростое прошлое, то ли туманное будущее, то ли отчаянное желание хоть на кого-то опереться в этой безрадостной жизни. А может это была просто Любовь?
Их повсюду видели вместе. Саша-умелец и его верная Любаша вдвоем зависали по притончикам, сидели в местных пивнушках и на квартирах у таких же непутевых друзей-приятелей, в общем везде, где наливали. Вместе жили, вместе пили, вместе и воровали. Причем, кражи эти не отличались изяществом, ибо Люба с Сашей тянули все, что попадалось под руку, всё, что плохо лежало. Посуду, рабочие инструменты, сумочки, ковры; в особо удачных случаях - телевизоры, дивидишки, сотовые телефоны. Тащили все, что можно пропить, продавали за бесценок, и опять у них шла веселая жизнь. Пару раз чуть не попались, ещё пару раз еле унесли ноги от застукавших их владельцев вещей. В общем, жили как Бонни и Клайд районного масштаба.

Веселая была жизнь, да сколь веревочка не вейся... Менты снова вспомнили про Сашу, когда он умудрился стащить портфель с компьютером на телеграфе у какого-то командировочного. Его увидели, узнали, почти догнали+и в итоге объявили в розыск. Пришлось прятаться. По чужим квартирам и дачам, по сомнительным друзьям, которые не всегда даже вспоминали на утро, что это за парочка спит на кухне или в коридоре. Да, да, именно парочка - ведь верная Любаша не отставала от своего умельца ни на шаг. То еду ему носила, пока он на дачах отсиживался, то курево добывала, чтобы ему на улицу лишний раз не выходить... И все-время смотрела на него как верная собачонка на любимого хозяина.
В один из трезвых вечеров, когда Любаше не удалось добыть выпивки, а из еды на столе была только булка белого хлеба и чай, раскурив заныканный накануне жирный бычок, Сашу вдруг потянуло на душевный разговор.
- Любаш, не надоело тебе со мной мыкаться? Пропадешь ведь. Ни кола, ни двора, ни денег, ни будущего. Ты ведь молодая девчонка, устроишься, встретишь нормального парня. Все забудешь - ну зачем я тебе, рецидивист махровый? - Сказал и почувствовал, что сердце как будто льдом обложило: а что если и правда уйдет? Привык он уже к девчонке-то, по самую макушку в любовь эту странную окунулся. Как без неё жить?
И так тошно ему стало. Тут Любаша его по голове погладила и коротко так ответила, просто: - Ты все что у меня есть. Ну, куда я без тебя? Без тебя мне только удавиться останется, Санечка+
И таким она это обычным голосом сказала, как само собой разумеющееся, что не осталось у него никаких сомнений, что девчонка эта с ним до конца, что бы не случилось. Вот такая вот чудная любовь у них была.

Через неделю задержали его, посадили. Любаша собрала передачку и, сдав её в изолятор, пошла к следователю. Вечером того же дня она уже сидела в этом же изоляторе. Прямо в кабинете у следователя она написала явку с повинной, признавшись в соучастии во всех эпизодах, вменяемых Саше. Что это было? Может детский ещё максимализм, потребовавший немедленных действий, может минутный приступ невыносимой тоски, толкнувшей на необдуманный поступок, может порыв отчаяния или желание хоть как-то сохранить свои чувства? А может это была просто Любовь?..
В общем, в изоляторе они сидели вместе, практически за стеной друг от друга. Всеми правдами и неправдами исхитрялись передавать друг другу записочки, скудные тюремные вкусности, сигареты...

Настал день суда. Сашу представили как матерого рецидивиста, ему светил особый режим и суровый приговор. Положение Любаши было на порядок лучше, общественный защитник ободрял её, обещая максимально мягкое наказание. Дело было простое, слушание недолгим. Перед вынесением приговора Люба попросила последнее слово.
- Уважаемый суд, у меня только одна просьба, - сказала она тихим прерывающимся голосом, опустив голову и только изредка посматривая на Сашу из-под опущенных ресниц, - и я прошу вас не отказать. Пожалуйста, присудите мне столько же лет, сколько и Саше. Я хочу разделить с ним всё! И свобода мне без него не нужна. Я все равно без него жить не буду. Я вас очень прошу, очень, очень!!!!!! - она перешла на плач, не смогла больше говорить и села на скамейку, уткнувшись лицом в дрожащие ладони.
Судьи, конвоиры, потерпевшие, свидетели и немногие любопытствующие на какой-то миг просто онемели. Они во все глаза рассматривали худенькую черноволосую девушку, в сущности, почти ещё девочку, то ли по воле рока, то ли собственной волей, привязавшей свою судьбу к судьбе давно поставившего на себе крест рецидивиста. Да и он сам смотрел на неё так, как будто увидел впервые. И в этих глазах, так редко бывающих трезвыми, вдруг отчетливо отразилась Душа.
Что это было? Почему она так поступила? Чужая душа потемки, а душа любящей женщины вообще самый неразгадываемый секрет на свете. А может это была просто Любовь?..

Судья удовлетворил Любашину просьбу, и я сам видел этот приговор.