Часть 6.

Следующее после описываемых событий дежурство Мурата было дневным, и с самого утра я следил за всеми его передвижениями, чтобы где-нибудь оказаться с ним один на один. То он находился в дежурке, где было по обыкновению многолюдно, то передвигался куда-то в сопровождении подчиненных. На ходу подобные разговоры не ведутся. Я это прекрасно понимал, и поэтому, когда он проходил куда-то один, мне оставалось лишь смотреть ему в след. Вечером заступила другая смена, и день прошел с чувством чего-то утраченного впустую. Размышляя о Мурате, я прокручивал в голове варианты предстоящего с ним разговора, и в итоге ни к чему конкретно не приходил.

Я ничего не знал об этом человеке. Он был закрыт для меня, и стало очевидным, что предстоит полагаться на экспромт. Мурат заступил в ночь следующего дня. Зная о том, что в отличие от остальных, он не позволяет себе спать на службе, где-то во втором часу я вышел из своего барака и направился к дежурной части. Зона спала, а я шел мимо безмолвных, двухэтажных зданий и усиленно отгонял одолевающие меня мысли. Я волновался, и осознание этого факта угнетало меня еще больше. "В конце концов я - лидер",-размышлял я по ходу приближения к дежурке. "За мной стоят реальные силы, и каким бы "правильным" не считал себя этот Мурат, он должен понимать это". Я взялся за перила лестницы, и мои мысли сразу остановили свой беспорядочный бег.

Поднявшись на второй этаж, и войдя в помещение, я испытал некоторое удовлетворение от увиденного. За пультом связи сидел, откинувшись в кресле Мурат, и кроме него не наблюдалось вокруг ни одной души. Вся смена дрыхла в соседних кабинетах. Мурат смотрел на меня сквозь щели своих узких глаз. "Зачем пришел?" - спросил он спокойным, ровным тоном. "Поговорить" - сказал я ему в унисон. Он потянулся к бокалу на столе, отпил глоток и опять, откинувшись на спинку, молча уставился на меня. "Четыре дня назад ты поймал на запретке двух моих людей. Зачем было их бить, если потом обоих посадили на сутки? Двух наказаний не бывает", - я старался говорить спокойно и кратко. "У вас не бывает?" - спросил он, не меняя положения тела, и продолжая сверлить меня взглядом. Узкие от природы щели век скрывали от меня его глаза, и это вызывало непривычное чувство, будто он видит меня, а я его нет. "Вас, нас,- какая разница", - тон моего голоса начал становится жестким. "Большая разница", - парировал Мурат. "Ты - это ты. А я - это я", - закончил он спокойно, и как будто устало. Я окинул его взглядом сверху вниз, и мой взор остановится на его скрещенных под столом ногах. Они были обуты в хромовые сапоги, начищенные до зеркального блеска. Я смотрел на эти сапоги, и вдруг представил, как их подошвы разбивали лица и ломали ребра дорогих мне пацанов.

Злость быстро поднималась от груди к голове, и я наконец забыл о необходимости скрывать свои чувства. "Послушай, Мурат", - мой голос дрожал от возбуждения, "я не позволю тебе проливать кровь людей, что бы ты о себе не думал". Ни один мускул на его лице не шевелился. "Ты вздумал мне угрожать?" - спросил он. "Я хочу тебя уважать!" - скороговоркой произнес я заученную для таких вопросов фразу. Теперь уголки его губ растянулись в гримасе. "Все сказал?" - спросил он с явной долей ехидства, и поняв, что разговор продолжать не имеет смысла, я развернулся и пошел к выходу. Возвращаясь обратной дорогой, я был погружен в себя настолько, что прошел мимо собственного барака. Неприятные чувства заполнили меня всего, не оставив места холодному рассудку. Я снова и снова, будто мазохист, вытаскивал из памяти картину нашего разговора, и каждый раз ненавидел себя еще сильнее. "Ну зачем я пошел туда, если не смог закончить разговор... почему позволил себе вскипеть... надо было мягко и терпеливо расшатать его, пока в итоге он сам не начал бы нервничать... наконец, что хорошего я расскажу своим пацанам, которые сейчас наверняка корчатся от боли на нарах..." Будучи загружен подобными мыслями, я ворочался всю ночь, пока под утро, наконец, не уснул.

Летнее солнце следующего дня заметно притупило вчерашние переживания. Сердце остыло, а мозг включился в обычный режим работы сложений и вычислений. "Посмотрим", - думал я теперь. "В конце концов, не идиот же этот Мурат. Лицо своё сохранил, надо отдать этому должное, но ведь выводы то в любом случае сделал". Рассуждая так, я вспомнил свои вчерашние переживания в стиле "садо-мазо", и мне стало весело. "Что это я так распалился ночью. Надо беречь себя в будущем от таких ущербных настроений". Вокруг меня привычным образом двигались массы и масти. Все говорило о том, что мое слово для них - Закон. Жизнь продолжалась!

Часть 7.

Спустя несколько дней после описанных событий, я получил маляву из изолятора. Ребята обычно сообщали чего и сколько получили в результате "десанта", и вкратце курсовали о скудных подвальных новостях. Текст же этой был совершенно другим, и по мере чтения, я словно бык наливался кровью. Камера, в которую посылаются "кишки", называется "котловой". Своего рода котел, куда поступает, и откуда затем распределяется общаковый груз. Там сидят самые ответственные и серьезные арестанты, и случайным лицам попасть туда невозможно. Эта камера оборудована специальными тайниками для хранения общака. Войдя в нее, посторонний человек увидит одни только доски на полу, и голые стены. Если ему сказать, что здесь в настоящее время находится не один десяток килограмм разного груза, как то чая, сигарет, продуктов питания, а так же различного необходимого для маскировки строительного инвентаря, краски, цемента и всякого рода железа, он не поверит. А если попытается заглянуть под пол, то обнаружит доски плотно заколоченными. Одним словом Общак - дело крайне серьезное. Халатность недопустима, и может стоить виновному очень и очень дорого.

Так вот, в маляве пишется о том, что утром пришел Мурат с помощниками, и заставил всех выйти из камеры. Обычно во время обысков все выходят в коридор, но один человек обязательно остается внутри. На этот раз, Мурат вывел всех не в коридор, а посадил в другую пустующую камеру. Последний, оставшийся по обыкновению, не захотел выходить, и Мурат несколько раз ударив его, грубо вытащил наружу. После этого, в камере подняли полы, ломами вскрыли все ямы и вытащили буквально все. Вызвали сварщиков, и заставили наварить дополнительные прутья на жалюзи окна. Залили пол цементом, перемешанным со стеклом, и забили накрепко половые доски.

В общем, давление у меня было как в огнетушителе, однако на этот раз, я ни минуты не сомневался, и четко знал, что буду сейчас делать. Тут же, не дожидаясь конца рабочего дня, я отправился на промзону, вошел к Татарину в кабинет и с ходу сказал, что мне надо срочно позвонить Игорю. Он сидел за столом склонившись над бумагами, и молча показал на телефон. Я поднял трубку, и добавил, что мне надо поговорить с Игорем без свидетелей. Татарин, видимо не ожидая такой наглости, приподнял на лоб очки, и посмотрел на меня с некоторым удивлением. Я тоже глядел на него в упор и молча ждал. Наверное весь мой вид выражал огромное напряжение, и Татарин захлопнув папку, медленно поднялся, закурил сигарету, повернулся к двери и буркнув: "у тебя две минуты", - вышел в коридор. Поток моих слов был столь стремителен, что я уложился в одну минуту. Внутреннее напряжение спало сразу, как я положил трубку.

В барак пришел уже ровным и спокойным как обычно. Никто не собирался опускать руки. В подвале работа продолжалась на прежнем уровне. Копались ямы, ломались стальные прутья. Временно "котловой" сделали соседнюю камеру, куда частично переместился контингент из прежней. "Десант" побежал этой же ночью, а бывшие с Муратом на шмоне прапора, оправдывались и материли своего начальника. Их можно понять. В их мире приказы не обсуждаются. Все последующие дни не было никаких поворотов в уже установившемся порядке. Рюкзаки летели с вышки, больные и страдающие в подвале зеки были сыты. Жизнь лагеря шла своим чередом. Отчитываясь как-то ночью перед Игорем о принятом накануне грузе очередного общака, я вспомнил о Мурате, и вслух отметил, что не наблюдаю его в зоне уже несколько дней. Игорь на том конце провода рассмеялся, и сказал, что с ним виделись его ребята, и поговорили предметно. Это было хорошей новостью. Все-таки, не по возрасту "конкретным" парнем был этот Игорь.

Часть 8.

Мурат не вышел на работу ни в следующую смену, ни в последующую. В городе его тоже никто не видел. В зоне знали только то, что он находится на больничном, и не более того. Позднее, кто-то из прапоров встретил в городе Рыжего, и тот обмолвился, будто Мурат нарвался на молодых отморозков с битами, и теперь лежит дома со сломанной рукой. Никто не связывал "болезнь" Мурата с нашим конфликтом. Знали об этом лишь близкие мне люди, включая избитых им ранее пацанов. Всезнающий оперативный аппарат тоже не обнаруживал своей осведомленности по этому поводу. Может знали, а может и нет.

У оперов тоже было непростое время, и лежали свои скелеты в шкафу. Накануне один предприимчивый оперативник пообещал всем сотрудникам помощь в покупке дефицитного на тот момент сахара по смешным ценам. Коллеги, а их несколько сотен, собрали приличную сумму. Кто на мешок, а кто на десять. Опер взял эти деньги, и пропал на неопределенное время. Его ругали на чем свет стоит до тех пор, пока однажды он не подъехал к штабу на собственном Мерседесе, в костюме и при галстуке. Извинившись, он рассказал историю про то, как его кинули плохие люди, и он вынужден был занять деньги для расчета с коллегами. Тут же вернул все долги, уволился со службы и навсегда исчез в неизвестном направлении. Все были несказанно довольны. Ведь мог и не вернуть. Рассказываю это для того, чтобы читатель не сравнивал описываемое время с настоящим, и напрасно не задавался вопросом, типа: "А как же милиция?"

Со знаковыми фигурами этого повествования я встречался позднее на свободе, и знаю случай, когда при выезде на очередную "стрелку", в силу нехватки стволов, у начальника городской милиции был позаимствован табельный пистолет. Поверьте, я знаю, о чем пишу. В те времена так стремительно рождались новые поколения, что разница в возрасте могла быть несоизмеримо меньше разницы во взглядах и нравах. Я был не намного старше того же Игоря, но поколение щипачей-домушников, к которому я относился, уже не являло собой вершину преступного мира. Чем больше денег ты украл или отнял, тем сильнее твои амбиции, связи, и, соответственно, красивее образ жизни. Много ли можно украсть из кармана? В стране появилась реальная, грубая сила, которая подчиняла себе все слои населения. К ней можно было относится как угодно, но не считаться с ней было невозможно. Вот с этой реальной силой пришлось столкнуться и Мурату. Таковы были правила...

Впервые, после его выхода с больничного мы встретились в зоне примерно через месяц. Его левая рука была заправлена в карман галифе, и это сразу бросалось в глаза знающему человеку. Лицо выглядело осунувшимся и бледным. Было ясно, что весь месяц он не выходил на воздух. Однако, на этом все внешние изменения заканчивались. Он имел тот же нелюдимый и суровый вид, походку вразвалку, и от него по-прежнему исходило чувство собственного достоинства, присущее сильным, волевым людям. Я стоял на проверке, когда, обходя строй, Мурат считал нас, и впивался глазами в его лицо, с нескрываемым любопытством пытаясь поймать его взгляд. Это было скорее даже вызывающее любопытство. Мурат прошел мимо, так и не удостоив меня своим вниманием, и все-таки каким-то внутренним чутьем я понимал, что он думает обо мне. Наконец, я начинал видеть его, и понимание приходило само: Мурат сломлен... Так оно и выглядело в будущем.

Появляясь в изоляторе, Мурат обходил стороной "котловую" камеру. Там, где ему по службе приходилось появляться, его не узнавали. Он был максимально пассивен, и избегал малейших конфликтных ситуаций. Вначале никто не собирался расслабляться, и все ждали, что вот-вот Мурат явится в своем прежнем облике. Но проходили дни и месяцы, и его просто перестали узнавать. Лето сменилось осенью, и как-то раз я зашел на склад к Жиду по какому-то поводу. Писарь его, завидев меня, выскользнул из-за стола и направился "покурить" на улицу. Я что-то говорил Жиду, стоя у окна, и сквозь щель занавески машинально смотрел на довольно скучный ландшафт производственной зоны. Мимо склада туда-сюда шныряли зеки и мастера, а писарь сидел на корточках у входа и курил. И тут я увидел Мурата. Он неспешно, вразвалку шел по направлению к складу. Фуражка в правой руке, короткий ежик черных, будто смола, волос, портупея, галифе и хромовые сапоги. "Мурат случайно не к тебе идет?" - спросил я Жида. "Вполне возможно", - сказал тот, и отчего-то занервничал, беспорядочно выдвигая и задвигая ящики стола. Я наблюдал как Мурат, поравнявшись с писарем, что-то ему сказал. Писарь ответил, и Мурат вдруг резко повернулся на каблуках, и той же неизменной походкой, размахивая фуражкой, двинулся в обратном направлении. Зашел писарь. "Где Мурат?" - спросил его Жид. " Ушел. Спросил дома ли ты, я сказал, что дома." Теперь уже я повернулся от окна к писарю: "Что еще ты ему сказал?" Писарь опустил глаза и ответил мне то, что я уже понял раньше: "Сказал что ты здесь".

Я молча направился к выходу. Всю дорогу я ловил себя на мысли, что мой рассудок чего-то не может охватить. Вроде бы все просто, Мурат не хочет встречаться со мной в силу известных нам обоим причин. К тому же у него могло быть к Жиду какое-то своё дело, и он не хотел светиться. Я думал так, и все больше запутывался. В конце концов, это было не так уж важно, если бы не один маленький нюанс: я отлично понимал, что Мурат НЕ БОИТСЯ меня. Не знаю почему, но чем больше я думал об этом гордом человеке, тем больше я проникался к нему уважением. Это было какое то сильное чувство, намного сильнее ненависти и злобы, поскольку его сила сохранялась и в последующие дни. Я не мог избавиться от этих чувств и мыслей, и в конечном итоге пришел к тому, что начал испытывать вину за нанесенные Мурату страдания. Это было моим личным переживанием, которым я не мог делиться даже с близкими людьми. Прошло еще некоторое время, и я уже нисколько не сомневался в необходимости сделать первый шаг для разговора с ним. Нужно было только подгадать время и место.

Часть 9.

С тех пор прошло еще пару месяцев, в течении которых Мурат никак себя не обнаруживал. Я уже определился в своих мыслях по поводу предстоящего с ним разговора. И вот, наконец, появился отличный шанс. К нам в барак пришла дежурная смена с плановым обыском. Всех выгнали на улицу, и прапора разбрелись по секциям. В моей секции оказались двое, одним из которых был Мурат. Второй начал обыск с противоположного края, а Мурат оказался рядом с моим проходом. Однако ко мне в тумбочку не полез, и начал с соседней. Он сидел на корточках, склонившись в узком проходе между кроватями, и медленно, будто с неохотой, перебирал чьи-то письма, вещи, разглядывал фотографии. Я сидел у себя на кровати, смотрел на него и думал, что вот настал момент поговорить с этим человеком о жизни. О том, что я ничего личного к нему не имел и не имею, что у меня тоже есть свои обязательства перед людьми. Что мир суров, что лично я не сторонник калечить человека, и может быть даже предполагая, что с ним обойдутся так жестоко, не стал бы ни к кому обращаться. Так получилось, и теперь надо это как-то понять нам обоим.

Размышляя таким образом, я взял бокал с горячим чаем, поднялся с кровати и подошел к Мурату. Поставил бокал рядом с ним и сказал буквально следующее: "Мурат. На улице приличный мороз, и я вижу, как ты замерз. Вот горячий чай, если не брезгуешь, можешь согреться. Мне ничего от тебя не нужно, я только думаю, что нам есть о чем поговорить с тобой. Однажды я сказал, что хочу уважать тебя. Это правда. У меня тоже есть своя гордость, но сейчас ты видишь, что я спрятал ее далеко. Скажи мне, где и когда мы сможем увидеться и поговорить по-мужски?" Мурат молча слушал эту тираду не поворачивая головы в мою сторону, и на его каменном лице не шевельнулся ни один мускул. Когда, наконец, я закончил, он медленно встал, повернулся ко мне лицом, и я впервые увидел его глаза. Черные и холодные, они несколько секунд смотрели на меня в упор, но не цеплялись, а как бы пронзали меня насквозь. Затем его веки опять сомкнулись в узкую щель, и, разворачиваясь к выходу, он наконец произнес: "Нигде и никогда"... Даже не начав как следует обыска, он вышел из барака и скрылся в заснеженной зоне.

Какое-то время я стоял неподвижно, пока наконец меня как в прошлый раз не прорвало. Правда, на этот раз себя я берег, и поток моих внутренних негодований обрушился на Мурата: "Кто он такой, в конце концов, что я тут распинаюсь перед ним. Да у него порода ментовская, ему принципиально не дано понимать теплоту человеческих отношений. Подумаешь, руку ему сломали... а сам то он сколько людей переломал? Или мы не люди для него вовсе? Он человек, а мы - нет... Сидел бы в юрте своей, да чувствовал себя хозяином степей. Нет же, власти над людьми захотел. А люди это не верблюды... Поделом своё получил. Не о чем с такими разговаривать. Никогда не поймут они русского языка..." Вот в таком примерно настроении я пребывал какое-то время. Скажу сразу, злость быстро сменилось первоначальным чувством ликования, победой над повергнутым врагом.

Теперь я понимаю, что это было своеобразной компенсацией за мои неудачные тогда попытки примирения с собственным Эго. Все вернулось на своё место. Ни потерь, ни приобретений. В течение следующего месяца я уже совсем забыл о существовании человека по имени Мурат. Главное состояло в том, что он по прежнему "не дышал" в нашу сторону, а все морально-нравственные "тараканы" были навсегда изгнаны из моей головы. Сам туда их запустил, сам же и выгнал. Жирная-прежирная точка с этим Муратом. Дела вертелись, зеки в подвале были довольны, а вместе с ними был доволен жизнью и я. 

Часть 10.

Был зимний, уральский вечер. Над кочегаркой распространялось огромное облако сжигаемого в котлах топлива. Мороз и запах угля можно уверенно назвать симбиозом. Это особый запах, знакомый, пожалуй, каждому россиянину, и напоминающий жителям больших городов об отсутствии привычных благ цивилизации. Его не спутать ни с чем другим. Вдыхая его полной грудью, я с двумя "быстрыми на ногу" молодыми помощниками стоял на треугольном пятачке внутреннего дворика котельной, и подняв голову кричал нервно-суетящемуся часовому: "Сильнее разматывай, и отверни прожектор влево, зацепишь ведь сейчас, придурок!" Солдат, рискуя слететь с вышки, бросал рюкзаки, и мои пацаны ловили их часто на лету. Расторопно складывали в одном месте, и опять ловили, ловили, ловили... То, что не долетало, доставали пожарными баграми, стараясь не задеть сигнальные провода. Дело было привычным, и продвигалось отлаженными до мелочей действиями. Обычно весь процесс занимал всего несколько минут. Вот и на этот раз все прошло споро и без сучков.

Ближе к полночи, дождавшись успешного возвращения "десанта", я, наконец, отправился на промзону. Игорь еще не спал, и после краткого "бухгалтерского" отчета мы еще немного поболтали. У него накануне родился сын, и я выразил свои искренние поздравления по этому поводу. Игорь был известен всем, и потому, выходя из кабинета Татарина, я поделился новостью о сыне с Жидом. "Отметить надо бы это дело", - отозвался тот, запирая кабинет, и, подумав немного, продолжил: "Можно в гараж зайти. Там слесаря по просьбе Хозяина отремонтировали "Волгу" каких-то важных "членов" из администрации города. Три недели колдовали над ней. Можно сказать из могилы подняли. Вчера ее забрали двое при галстуках, а сегодня в обед заехали и ящик водки выгрузили. Зайдем?" - Жид смотрел на меня, лукаво скаля свои золотые коронки . "Думаешь еще не выжрали?" - улыбнулся я в ответ. Сквозь ржавые остовы того хлама, что когда-то называлось автомобилями, мы пробрались к гаражу местного автосервиса. Внутри находилось пятеро изрядно пьяных работяг. Все они были по уши в мазуте, и окружающая обстановка говорила о том, что это был их естественный вид. На дне смотровой ямы виднелся ящик с непочатыми бутылками. Штук пять или шесть. Пустая тара по обыкновению сразу же разбивалась молотком, и в углу уже лежала приличная горка осколков стекла. Шуфутинский хрипло пел из динамиков старенького магнитофона. В общем, атмосфера была та еще, и опуская несущественные детали скажу, что завис я в том гараже почти до самого утра.

Ох и крепкие же ребята, эти слесаря! Жид давно уже спал на заднем сиденье стоящего в ремонте "уазика", когда меня, еле стоящего на ногах провожали до ворот жилой зоны все пятеро "хозяев" вечеринки. Эти чумазые, добрые "морды" были веселы, и собрались провожать меня до самого барака. Я запретил им это, и, растерев лицо снегом, двинулся в дальний угол спящего лагеря. Проходя мимо дежурной части, я машинально поднял голову и сквозь замерзшие окна второго этажа увидел движущиеся внутри тени силуэтов. Обычно смена просыпалась в половине пятого, чтобы через полчаса производить подъем в изоляторе. Я посмотрел на часы. Было только начало четвертого. "Тоже пьют", - подумал я, и ускорил неровный шаг. Подходя ближе к бараку, я слышал, как заливались лаем сторожевые собаки на запретке в районе котельной. "Смена караула", - отметил почти на автомате, и, порядком продрогший, нырнул в тепло барака. Там не спали, ожидая меня. Я устало опустился на кровать, и не спешил снимать телогрейку. По жизни непьющему, мне было тяжеловато справляться с непривычным состоянием.

"Бугор" из котельной приходил. Тебя спрашивал. Говорил на вышку зовут" - сказал один из ребят. "Давно?" - поинтересовался я. "Минут сорок, может час назад" - ответил другой. Обычно так поздно меня не вызывали. Да и общак приняли весь еще накануне вечером. Но раз звали, значит, что-то важное. "Пойди, узнай что там" - сказал я одному из пацанов, и наконец начал снимать с себя верхнюю одежду. Парень вернулся очень быстро: "Я сунулся было туда, а там оперов полная кочегарка! Чуть не нарвался на них. Еле свалил", - пропыхтел он. Возникла пауза. Кто то обронил недоуменно: "Че это они с постелей повскакивали и в зону приперлись..." Теперь я уже окончательно потерял способность к трезвому рассуждению, и повалившись в одежде на кровать успел только сказать: "Всё! Аут..." Меня еще долго мутило и кружило в лабиринтах пьяного забытья, и что-то тревожное вторгалось в мой мозг отдельными фрагментами: силуэты в дежурке...собаки...опера...пока я окончательно не провалился в сон.

Проснулся уже после обеда, и сразу начал проклинать вчерашнюю водку. Состояние было таким, будто все мои внутренние органы сорвались со своих мест, и тяжелой грудой лежат в нижней части живота. Голова раскалывалась, и глаза открыть было невозможно без дикой боли в висках. Первое, что услышал я от своих пацанов, не сразу дошло до меня. "Ночью на "пятаке" вышкарь застрелился. Управы понаехало - в зону выйти невозможно. Говорят, вся вышка мозгами забрызгана". Я чистил зубы в умывальнике, тупо разглядывая в зеркале свою жалкую физиономию. Ледяная вода несколько притупила головную боль, и мозг постепенно начинал свою работу. "Почему именно на нашей вышке", - пытался я рассуждать про себя. "Там стояли проверенные и подготовленные солдаты. Неужели Леха поставил новенького, забитого салагу, у которого девушка на гражданке вышла замуж за другого".

Весь этот день я не выходил из барака. Никакой информации не было, а попытки бесплодных предположений уже порядком всех утомили. Все ждали 17.00, когда рабочий день заканчивался, и руководство расходилось по домам. Тогда, наконец, можно будет подняться в дежурку, и узнать от прапоров все новости. Время медленно приближалось к вечеру, и, выйдя в коридор, я увидел своего начальника отряда, открывающего свой кабинет. Не раздумывая, я зашел за ним следом. Он тоже был уставший от всеобщей тревоги, и с 5 утра находился на ногах. "Говорят, солдатик башку себе разнес", - начал я без вступлений. "Да нет, не солдатик это был", - сказал отрядник, и поведал мне то, что я слушал с широко раскрытыми глазами.

Выйдя из кабинета, я прямиком отправился в котельную. Бугор с флегматичным видом сидел за столом, и поглощал вареную картошку с селедкой. "Рассказывай" - сказал я ему жестким тоном. Бугор вытер рот полотенцем, и начал рассказывать: "Опера объяснительную брали, слышал ли кто выстрел. А мы все здесь в это время были. Тут хоть из пушки стреляй, никто ничего не услышит", - и он кивнул головой в сторону гудящих словно паровозы котлов. "Мне это не интересно", - прервал я его.  "Ты сказал им, что меня ночью звали на вышку?" - при этом я уперся в него взглядом. Будто вдруг осознав нечто важное, Бугор заерзал на стуле и испуганно пролепетал: "Нет-нет, что ты! Никому ничего не говорил..." Я поднес к его носу кулак, и глядя прямо в глаза сказал: "Смотри у меня". Затем развернулся, и направился по направлению к дежурке, чтобы пообщаться с разговорчивыми прапорами.

Часть 11.

Спустя три дня после описанных событий, когда ажиотаж мало по малу улегся, я появился на "пятаке." Свет прожектора, отражаясь от снега, слепил мне глаза. Я сидел на деревянном ящике, и курил. Факт потери на неопределенное время дорогой мне вышки, меня в этот момент совершенно не волновал. Имея к этому времени уже максимум информации о произошедшем, я хотел побыть наедине со своими мыслями.

А произошло вот что. Уволенный с работы бывший прапорщик по прозвищу Рыжий, поехал с друзьями на охоту, где они удачно подстрелили лося. Разделив мясо, и приехав домой, Рыжий пригласил Мурата обмыть это дело. Когда охотники, изрядно выпив, разъехались по домам, и они с Муратом остались вдвоем, между ними произошел конфликт. Что не смогли поделить два закадычных друга, теперь уже навсегда останется тайной. Явным остаются лишь факты. Во время драки пьяный Мурат ударил Рыжего кухонным ножом, и попал прямо в сердце. Рыжий умер почти сразу. Это было часов в 10 вечера. Поздней ночью, придя в себя, и осознав, что произошло, Мурат пришел к себе домой, надел форму и отправился к зоне. Караульный, отлично зная старшего прапорщика, пропустил его на тропу внешнего периметра. Пройдя по нему до угла, к которому с внутренней стороны примыкала котельная, Мурат по лестнице поднялся на вышку, снял с плеча солдата автомат, и сказал ему, чтобы тот уходил. Солдат послушно спустился, и поплелся в караулку. Внизу, во дворике напротив него кочегар вываливал из тележки шлак. Мурат крикнул ему, чтобы он позвал "смотрящего". Последний тут же кинулся к своему Бугру, а тот, в свою очередь, побежал за мной в барак. Не застав меня на месте, Бугор вышел на "пятак" и сказал Мурату, что меня нет. Разумеется, Бугор не мог узнать знакомое лицо, так как свет прожектора образовывал слепую зону. "Иди, найди его. Срочно нужен", - сказал ему Мурат. Бугор согласно кивнул, но, вернувшись к себе, больше уже никуда не ходил. Он просто не знал, где меня искать, и сказал своим кочегарам не выходить на "пятак" ближайший час-два. За это время произойдет смена караула, и бегать среди ночи по лагерю уже наверняка не придется.

За это время изгнанный Муратом с вышки часовой дошел до караульного помещения, и рассказал дежурному офицеру о том, что произошло. Тот, быстро оценив ситуацию, поднял по тревоге наряд, с которым и выдвинулся по направлению к объекту. Когда они уже подошли к лестнице, Мурат приставил ствол к подбородку, и нажал спусковой крючок. Сегодня ночная смена в зоне пришла на работу не вполне трезвой. Днем они хоронили Мурата. А я сидел на "пятаке", курил одну сигарету за другой, вспоминал прошлое и думал о настоящем. Снег вокруг блестел серебром, и только кусочки угля на нем не издавали блеска, и смотрели на меня своими черными, азиатскими глазами.