17. Шмон
С этим явлением любой взрослый (к сожалению, многие дети и подростки тоже), живущий в «постосветском» пространстве, хорошо знаком. Нас шмонает налоговая инспекция, тем, кто служил в армии, хорошо знакомы шмоны в казармах и «личные досмотры»; если вы небриты, небрежно одеты и, не дай Бог, выпивши, вас могут прошмонать доблестные блюстители порядка прямо на улице; офисы предприятий шмонают разные контролирующе-проверяющие организации, которых скоро станет больше, чем самих фирм, а потом шмонают их руководителей, отбирая взятки. Нам не привыкать! Вот только никто из шмонающих никогда не задумывался над тем, как этот процесс унижает и оскорбляет человеческое достоинство — работа у них такая.
Тюремный шмон — это акция особого порядка, блистающая своей беспредельной отмороженностью. Его проводят контролеры, собранные со всех корпусов, причем этот «праздник» на время его проведения обычного попкаря превращает в совершенно уникальное существо — шмонщика, с напрочь отсутствующими человеческими качествами. Правда, нет правил без исключений, но обо всем по порядку.
Обычно шмон сваливался на подследственных как снег на голову. Хуже всех приходилось крайним камерам на этаже, потому что, как правило, начинали именно с них. Остальные по звукам, доносящимся из шмонаемой камеры, сразу догадывались, что происходит. Со временем мы уже могли примерно рассчитать время проведения шмона — где-то раз в месяц, обычно в первых числах (это не означает, что не было внеплановых шмонов, но они проводились не без причины). Когда я сидел в камере вместе с Лисом, он договаривался с баландерами или попкарями, и нас предупреждали о шмоне заранее, бывало даже за день-два. В камере срочно наводился порядок: прятали все «неположенное» — сплавляли баландерам заточку, выбрасывали «мойки», прятали «причалы» и распускали «коней». Что-то удачно спрятать в камере мог только зэк, обладающий большим опытом: у шмонщиков тоже опыта хватало, и иногда на свет Божий из каких-то неведомых нам «нычек» извлекались предметы, о существовании которых мы даже не подозревали. Бывалые «каторжане» рассказывали, что когда нужно было надежно спрятать что-то небольшое, например, деньги, зэки «торпедировались» — сворачивали продолговатую «торпеду», обернутую целлофаном, и всовывали себе в прямую кишку. Но и менты знали об этом «тайнике» и часто, особенно на этапах, заставляли делать глубокие приседания. Еще в прошлом делали «карман» — под грудью делался надрез, и под кожу всовывалась остро отточенная ложка, которая прорезала пространство между кожей и ребрами, куда затем вставлялась деревянная дощечка. По мере заживления раны дощечку периодически вынимали и вставляли обратно. Когда рана заживала полностью, под грудью, прикрытый складкой кожи, образовывался «карман», в который можно было спрятать небольшой предмет (например, отмычку, деньги, золотой зуб и т.п.).
Итак, сам процесс. Открывалась дверь и звучала команда: «С вещами на коридор!» Нас выводили из камеры в коридор и один-два шмонщика вытряхивали все из наших баулов прямо на грязный пол. Иногда заставляли выносить и скатку, которую прозванивали металлоискателем. Остальная «шмон-команда» из трех-четырех человек, вооруженная специальными щупами, крючками и разными другими приспособлениями, призванными облегчить нелегкий труд, во главе с офицером заходила в камеру и переворачивала там все вверх дном, с каким-то садистским наслаждением круша весь наш скромно организованный быт — срывая занавески на нарах, обрезая сплетенные из кусочков ткани бельевые веревки, ломая сложнейшее приспособление — антенну, которую мы соорудили из чего только можно было. Мы с ужасом слышали звуки летящих на пол мисок, кружек, ложек, грохот «киянки» по решетке (не подпилена ли часом?), мат-перемат и веселое ржание — действительно, что может быть веселее шумного разбрасывания барахла! Если где-то в нычке находили что-то не особенно страшно запрещенное, то грозно спрашивали: «Чье?» Камера дружно отвечала, что не знает, что было еще до нас. Прокатывало. Правда, не всегда. Иногда, когда камеру все же заставали врасплох, отобранную «заточку» кто-то из тюремных старожилов должен был взять на себя и съездить на пару суток в карцер.
Все это обычно длилось около десяти минут, и если камера была «чистой» и ничего запрещенного не находили, шмонщики шли к следующим беднягам, а нас заводили обратно. В коридоре кучей лежало «неположенное» — пластмассовые бутыли для воды, самодельное «мутило» (кипятильник), разное тряпье, которое по каким-то причинам им не понравилось, обломки нашей антенны, веревки и еще много разного всего, что представляло ценность для нас, но раздражало их. То, что творилось в нашей камере, словами не описать — погром! Пол был устелен всем, что можно было вытряхнуть из сумок и пакетов, сбросить с нар и со стола. Потом, когда мы потихоньку все разбирали, оказывалось, что не хватает нескольких пачек «Ватры», прилично отсыпан чай, пожраны бутерброды, которые мы приготовили к обеду, бесследно исчез кусок сала… Проходило несколько дней, прежде чем наша жизнь снова налаживалась. Но не всегда все так хорошо обходилось.
«Прессонуть» камеру могли еще и на шмоне. Вдруг на очередном шмоне отметалось такое, что никто никогда не забирал, вплоть до ручек и тетрадей. Или шмон проходил как-то особенно тщательно и долго, или в вашей хате ни с того ни с сего делали подряд несколько шмонов… Ответ на то, почему камеру «прессуют», по большей части был прост: «курица» запорола какую-то «бочину». Хотя был и другой вариант — создание «нерасколовшемуся» подследственному жестких условий, своеобразное воздействие на его психику, которое в купе с остальными «оперативными средствами» иногда давало необходимый следствию эффект. Как раз при шмоне именно этот зэк страдал больше всех: это у него что-то пропадало, это у него «находили» что-то запрещенное, подложенное ему «куркой».
На первом корпусе шмоны проходили несколько иначе. Всю камеру выводили в коридор, оставив в ней одного из заключенных за старшего. Это делалось для того, чтобы якобы соблюсти демократические принципы — все, что будет найдено, он должен видеть своими глазами и рассказать потом всем, что это не подкинули. На самом деле старший («смотрящий за хатой») «решал вопрос» со старшим у шмонщиков. В общей хате всегда было много «неположенного», например, электрическая печка, самодельные карты, иногда шприцы (не только для наркоманских утех — многие больные кололи себе лекарства) и разные другие предметы, которых бы камера лишиться не хотела. «Первая семья» или «братва», как они себя называли, не просто беспредельничала, занимая лучшие места на нарах, получая оброк с каждого «кабана» и распределяя обязанности в хате. И у них были свои обязанности — они должны были поддерживать в камере порядок (главного «смотрящего», как и всех в «первой семье», знали, а иногда и назначали, «начальники», и до тех, пока не случалось какое-нибудь ЧП, ему позволялось руководить хатой. Понятно, что половина из них «барабанила на «оперетту»). В обязанности «смотрящего» в том числе входило и умение найти подход и рассчитаться со шмонщиками. «Первая семья» хранила специальный запас — три-четыре пачки хорошего чая и пять-десять пачек сигарет, которые «смотрящий» отдавал старшему шмонщику за то, чтобы он и его бригада не очень сильно шмонали хату. Так оно обычно и происходило — и волки были сыты, и овцы целы. Но когда тюремное начальство требовало «показателей» для отчетности, договориться не удавалось и хата «линяла» на все, что было «нажито непосильным трудом».
Точно так же и мы, бывало, договаривались со шмон-командой, хотя это было намного тяжелее сделать, чем в общей хате, а сама такая возможность выдавалась только тогда, когда с ними, крайне редко, не было опера.
В тюремный штрафной изолятор (ШИЗО, карцер, подвал) можно было угодить как по официальному обвинению в нарушении режима содержания, так и по причинам, не зависящим от вашего поведения. К официальным нарушениям можно отнести: драку в камере, наркотическое или алкогольное опьянение, настойчивые требования об улучшении условий содержания и возмущения по этому же поводу, хранение запрещенных предметов, попытку побега, самоубийства, объявление голодовки. Альтернативные причины могли быть самые разнообразные. Например, когда меня вывозили для очных ставок, допросов или следственного эксперимента в ИВС (я показывал, как мы со Стасовым укладывали в машину купленную аппаратуру), по возвращении меня тщательно шмонали на боксиках. Если бы у меня нашли что-то запрещенное — карцер. По прихоти опера можно было «упаковаться» в ШИЗО за переданную маляву, неожиданно для вас найденные при шмоне в ваших вещах «неположенные» предметы, перекрикивание через «решку» с соседней камерой и т. п. Как говорят, «был бы человек»…
В СИЗО и в зоне штрафной изолятор находится в подвальном помещении, поэтому о заключенных, посаженных в него, говорят, что он попал «на подвал». В Харьковском СИЗО «на подвале» находились и камеры, где до моратория на смертную казнь сидели «вышаки» — осужденные к высшей мере наказания. Бывалые говорили, что когда-то Харьковская тюрьма была исполнительной, т. е. где-то в ее недрах эти приговоры приводились в исполнение. Откуда-то из далекого прошлого по тюрьме бродила фраза «ему намазали лоб зеленкой», означавшая, что кому-то дали расстрел.
Мы проходили мимо камер «вышаков» на прогулки. Страшно подумать, что чувствовали сидящие в них люди, ожидая своего «последнего этапа»… В случае вынесения судом приговора о высшей мере наказания кассационная жалоба на это решение рассматривалась Верховным судом автоматически, даже в случае, если сам приговоренный ее не подавал, и случалось, что решение первой инстанции отменяли. Мне довелось общаться с двумя бывшими «вышаками», которым приговор заменили пятнадцатилетним сроком. Это психически надломленные люди, замкнутые в себе, совершенно по другому, как-то слишком бережно относящиеся к оставленной им жизни и способные по-детски радоваться солнышку.
За что я попал «на подвал», я уже рассказывал, поэтому повторяться не буду, а расскажу о впечатлениях от этой «поездки».
Вечером, после того, как я приехал с суда, меня «заказали без вещей», отвели вниз в дежурку, где я расписался в постановлении о водворении меня в ШИЗО на десять суток. Честно говоря, у меня теплилась надежда, что все обойдется. Хрен там!
Вход в карцер находился через коридор с противоположной от «вышаков» стороны. Большие кованые двери, за которыми были еще два ряда решетчатых дверей, узкий коридор, в котором с трудом могли разойтись два человека, бетонный пол и десяток камер в один ряд.
Меня заставили снять верхние вещи (дело было зимой), сложили их в картонный коробок, взамен дали какое-то рванье. Самое неприятное было то, что отобрали фуфайку, которая могла служить и одеялом, и подушкой. Камера №1, в которую меня поместили, была размером 2 х 1,5 метра с заколоченным окном и «шубой» на стенах. Две нары, одна над другой, пристегнутые цепью к стене, отбрасывались только в 22-00. В 5-00 утра меня будили и из коридора опять наглухо притягивали нары к стене. В левом углу находилось никогда не чищенное отхожее место, которое у меня язык не повернется назвать унитазом, а около него — малюсенькая табуреточка; торчащая из стены труба, откуда подавалась вода два раза в сутки, — и все. Кормежка — 1 раз в сутки (половник баланды, в десять раз хуже обычной тюремной — одна вода, и кусок черного хлеба). В принципе, все это можно было бы пережить, но в голове намертво засели рассказы о том, как ежедневно заключенных в карцере избивают до полусмерти, и это отнюдь не прибавило мне оптимизма. С одной стороны, я понимал, что меня, по идее, избивать не должны, потому что я все-таки езжу на суд. Если бы у меня были явные следы от побоев, то тюремному начальству могло не поздоровиться. А с другой стороны, я прекрасно знал, что эти скоты умеют бить, не оставляя следов. Но даже не это было самым неприятным. В карцере нельзя было иметь при себе ничего, поэтому я не мог взять с собой мои записи и как следует подготовиться к предстоящим свободным показаниям. Короче, я был подавлен и расстроен до невозможности.
Промаявшись до «отбоя», я кое-как попытался умоститься на жестких досках нары и уснуть. Какое там! Пацаны из соседних камер начали «пробивать» кто сидит рядом и «надыбали» на двух девушек, получивших двое и пятеро суток штрафного изолятора. Одна сидела за драку с сокамерницей, а другая, наркоманка, где-то раздобыла «колеса» и до сих пор была «под кайфом». Первая бодренько ржала в ответ на сальные шутки и пыталась жутко пошло и плоско шутить сама, а вторая вяло материлась, жалуясь на то, что ее сильно избили мусора. От скуки я какое-то время обречено слушал эти бредни, которые иногда все же вызывали у меня улыбку, а потом, найдя какое-то положение, в котором не так болели уткнувшиеся в доски кости, уснул.
Разбудил меня голос попкаря, который велел слезть с нары и притянул ее к стене. Ага, пять часов утра. Потом он открыл кран, и я смог умыться и попить ржавой воды. Через полчаса появился знакомый баландер, который, раздавая баланду, сунул мне небольшой пакет с парой бутербродов, пачкой сигарет и спичками. Я был рад несказанно! Курить в карцере было запрещено, но братки-заключенные в каждую щель напихали бычков и спичек с кусочками «чиркала». Подышать дымом можно было после отбоя, когда контролер прекращал «шариться» по коридору. Слегка перекусив, я тщательно спрятал сигареты и настроение у меня немного поднялось.
Через какое-то время меня «заказали» на выход, переодели и повели в дежурку. Там «корпусной» отвел меня в мою камеру, дал пять минут на сборы, и затем мы отправились на боксики — ехать на суд. Ощущение, что я весь покрыт липкой вонючей грязью, не покидало меня ни на минуту.
С суда мы вернулись около пяти часов вечера, и меня опять водворили в карцер. Через час попкарь предупредил, чтобы вели себя тихо: начальник оперчасти будет делать обход. Весь подвал затаил дыхание. Моя камера была первой, и когда в коридоре раздались голоса, а затем загремели ключи в дверях, я, несмотря на страх перед неизвестностью, пытался себя успокоить: что бы там ни было, но это закончится раньше, чем у других. В камеру ввалился краснорожий начальник режимно- оперативной части, пьяный, с резиновой дубинкой в руке. Я вытянулся по стойке смирно и назвал имя, фамилию и статью, чувствуя, как от лица отливает кровь. Режимник качнулся в мою сторону, дернув рукой с дубинкой, и я приготовился к худшему. Но тут попкарь сказал: «Этот на суд ездит». Красную морду перекосила гримаса разочарования, и он, еще секунду помедлив, развернулся и вышел из камеры. Когда за ними закрылась дверь, я в бессилии опустился на табурет: сердце бешено колотилось, холодный пот заливал глаза. Мне не верилось, что для меня сегодня уже все закончилось. А в коридоре гремели ключи в замке следующей камеры. Молодому парню с первого корпуса досталось по полной программе — садист, несмотря на крики, избивал его минут пять, матюгаясь и приговаривая: «Я тебя, падлу, научу, как нарушать режим содержания!» Не тронули кого-то еще в одной камере, а остальным пришлось не сладко. Особенно сильно кричала наркоманка, которую эта сволочь била по свежим ранам… Я засыпал под стоны и маты обитателей карцера, в бессильной злобе перебирая в голове варианты идиотских планов страшной мести.
А наутро, когда нас выстроили на боксиках перед отправкой на суд, проходивший мимо «наш» опер отозвал меня в сторону и шепнул: «Вызови врача, заболей!» Я до сих пор не пойму, какое чувство у него возникло при виде меня, но подозреваю, что выглядел я ну уж очень плачевно. Тем не менее, спасибо ему за гениальную идею! Я немедленно пожаловался контролеру боксиков, что мне плохо и потребовал врача. Скорее всего, опер уже поговорил с лепилой, потому что тот, потрогав мой лоб, сказал, что у меня высокая температура. Тем не менее, я поехал на суд, а вечером, когда меня привели «домой» и я снова собрался было в ШИЗО, «корпусной» сказал, что меня «подымают» в связи с тем, что я заболел и есть справка от врача (как выяснилось, содержание в карцере больных запрещено). Вот так и окончилось мое заточение в штрафной изолятор. Первое, что я сделал в «родной» камере, — нагрел выварку воды и тщательно вымылся.
Раз уж я коснулся темы «физического воздействия» на подследственных, стоит немного рассказать о методах ведения допросов и получения нужных показаний во время следствия.
Целевое причинение физической боли подозреваемому, обвиняемому или осужденному — это, скорее, правило, чем исключение в нашей пенитенциарной системе. Бьют при задержании, во время следствия, после вынесения приговора, в местах лишения свободы. Бьют за дело, за то, что мордой не вышел, бьют, отрабатывая приемы рукопашного боя или учебные экстремальные ситуации, бьют просто так, сгоняя злость.
В то время по тюрьме ходила, ставшая крылатой, фраза «кума» (начальника тюрьмы): «Да мне легче списать пять трупов, чем один матрац!» Это действительно было правдой: человеческая жизнь в тюрьме яйца выеденного не стоит. А ведь в следственном изоляторе содержатся люди, вина которых еще не доказана и они официально не признаны судом виновными в совершении преступления! «Сюда просто так не попадают», «невиновные за забором гуляют», «наказаний без вины не бывает» — общественное мнение всегда было настроено на то, что раз тебя арестовали, значит, что-то там не чисто. Это тянется еще со сталинских времен тотального стукачества, когда в одночасье менялось мнение о соседе, с которым бок о бок прожито десятки лет: «Он все это время маскировался под хорошего человека…» Ну что тут скажешь, когда к тебе, впервые в жизни угодившему под следствие, относятся так же, как и к матерому уголовнику-рецидивисту? Почему задекларированная в УК норма презумпции невиновности на деле — пустой звук, и к вам еще на этапе предварительного следствия относятся как к уже виновному в том, что вам инкриминирует обвинение? Почему подследственные должны содержаться в условиях, несовместимых с элементарными жизненными нормами? Почему, наконец, возможно невиновный человек должен терпеть все эти унижения? Даже не представляю, кому в этой стране можно было бы адресовать все эти вопросы…
Вас могут избить в райотделе (а то и прямо на улице), если вы «слишком умный» и достаете мусоров отказом показать, что лежит у вас в карманах или настойчивыми требованиями документально объяснить причину вашего задержания, или предоставить возможность позвонить, например адвокату. Запомните, что для них главное — получить от вас первые показания или явку с повинной без чьего-либо постороннего присутствия и таким образом застраховать себя от получения нагоняя за содержание вас под стражей без причины. И они постараются их у вас получить, уж будьте уверены.
Если вас избили в райотдельском КПЗ, по быстрому оформляется протокол, что вы оказали сопротивление при задержании. Бывало, когда в СИЗО из райотдела или ИВС привозили страшно избитого задержанного, врач наотрез отказывался его принимать — в карточке нужно было указать физическое состояние прибывшего, выслушать и записать все его жалобы. Такую ответственность тюремные врачи брать на себя не хотят. Заключенного или отправляют обратно отлеживаться в КПЗ, или правдами-неправдами все же сбагривают «за бутылку» в СИЗО, где его прячут на «тройниках» до тех пор, пока он не оклемается.
Время от времени обвиняемых вывозят в следственные кабинеты райотделов, УВД, ОБОПа, СБУ для допросов, очных ставок и т. п. По идее, каждый раз перед тем, как покинуть тюремные стены, подследственные должны проходить медосмотр — сдаем, мол, в целости, сохранности. Этого, конечно, никто не делает. Поэтому, когда они возвращаются обратно, лепило очень часто опять сталкивается с той же проблемой. Так или иначе, но менты эту нелегкую задачу сообща решают, чего не скажешь о заключенных. Многие после одного-двух выездов на допросы наотрез отказываются выходить из камеры, когда их «заказывают». Я видел последствия таких допросов, после которых люди неделями мочатся и харкают кровью, не говоря уже об отбитых внутренностях и жутких гематомах. Вот некоторые из пыток, кроме классического охаживания дубиналами, применяемых нашими торквемадами для получения свежеиспеченного обвиняемого.
Вам на голову надевают противогаз (целлофановый пакет), дыхательную трубку пережимают, и это длится до тех пор, пока человек не начинает задыхаться. Ему немного дают подышать, затем все начинается снова. Часами. Как вариант, могут под противогаз плеснуть нашатыря или хлора.
На вашу голову кладут толстый Уголовный кодекс с комментариями и бьют по нему резиновой дубинкой. Такое ощущение, что вашу голову охаживают кувалдой. Но рассечений и шишек нет.
На вас надевают старую шинель, плотно застегивают, руки сковывают наручниками и подвешивают на специальный крюк (приковывают к батарее, трубе и т. п.). Затем бьют резиновыми дубинками. Следов на теле нет, зато внутри…
Тот же вариант, но избиение происходит набитым песком валенком. Страшная вещь: внутренние органы получают жуткие травмы, но опять же, снаружи ничего нет.
Ваши руки сковывают сзади наручниками, а затем, вывернув их вверх, подвешивают на крюк. Через пять минут боль в выворачиваемых плечевых суставах становится невыносимой.
В исключительных случаях (поимка маньяка, убийцы милиционера, сбежавшего из-под стражи зэка, особо опасного бандита и т. п.) применяется весь арсенал пыток, о которых вам когда-либо приходилось читать в самых жутких книгах о фашистах и инквизиции — иголки под ногти, гениталии в двери и так далее.
Уверен, что с тех пор пыточный арсенал палачей, которых мы с вами содержим на отчисления из наших зарплат, значительно расширился. Поговаривают, что кое-где уже пытают током. Собственно, я не удивлен.
Но гораздо хуже приходится обвиняемым женщинам, с которыми у следствия возникли проблемы. Понятно, что среди садистов-ментов, испытывающих наслаждение от причинения боли другому человеку, женщины встречаются довольно редко, поэтому «заниматься» этой «упершейся» будут исключительно ублюдки мужского пола. Несчастная, попавшая в руки глумливых мужиков-извращенцев в ментовских погонах, по которым давно плачет психиатрическая лечебница, даже не представляет себе, что ее ждет. Помимо стандартного набора, о котором я говорил выше, без малейших колебаний применяемого к ней палачами, даже самое воспаленное воображение не сможет нарисовать картины тех унижений и пыток, которые порой ей приходится пережить (или не пережить). Те, кто смотрел печально известную программу Николая Вересня «Без табу» из-за которой он пробкой вылетел с канала «1+1», помнят ужасающий своими подробностями рассказ женщины, проведшей в Харьковском СИЗО больше года и перенесшей уму не постижимые пытки. Могу вас заверить: все это чистой воды правда — и год без передач, и избиения, и групповые изнасилования, и насильные «опускания», и все остальное, о чем эта несчастная женщина поведала украинцам, которые, поахав и всплеснув руками, снова боязливо попрятались в свои квартирки-скорлупки и домики-футлярчики. Никто уже и не помнит об этом, потому что каждый думает, что такое могло случиться с кем угодно, только не с ним… Я никого не осуждаю, потому что когда-то тоже так думал.
Так или иначе, но эта тема еще не раз всплывет в моем печальном рассказе.
Говорят, несколько лет назад ОМОН в тюрьме упразднили. Вы не представляете себе, какое облегчение испытали заключенные, особенно находящиеся в общих хатах первого корпуса.
Тюремный ОМОН — это два-три десятка молодых здоровенных ублюдков в спецназовской униформе, вооруженных резиновыми дубинками, и с масками на рожах, которые должны были обеспечивать порядок в СИЗО. Я не знаю, какие матери их рожали и чему учили их в детстве, но присутствие мозгов в этих бритых головах на жирных холеных шеях даже при беглом взгляде вызывало сильное сомнение.
Я уже говорил, что порядок в камерах поддерживался самими заключенными, и если у кого-то «подрывало крышу» и начинался «хипиш», потасовка, она в редчайших случаях могла перерасти во что-то серьезное. Все обитатели тюрьмы, исключая «этапки», «осужденки» и «рабочку», находились под следствием, и у каждого, несмотря на его место в тюремной иерархии, теплилась призрачная надежда на то, что если его не оправдают, то хотя бы дадут срок поменьше. А суд при назначении срока наказания обязательно учитывал и тюремную характеристику. Так какой же смысл был устраивать в камере серьезный мордобой или поножовщину, если это могло впрямую повлиять на количество лет, которые вам доведется провести в зоне? Поэтому больших ЧП, которые не смог бы утихомирить дежурный по корпусу наряд полупьяных контролеров, практически не было.
Омоновцы явно скучали, и это было самое страшное. Целыми днями они проводили в спортзале, накачивая свои и без того огромные мышцы и остервенело лупя боксерские груши руками и ногами. Почему-то они напоминали мне «домашнего» питбуля, выращенного и натренированного для боя на смерть, но вынужденного скучать без дела и терпеть хозяйские нежности. Такая собака рано или поздно обязательно сорвется с катушек и кого-то покалечит. И тюремные омоновцы нашли себе развлечение. Время от времени (в основном на первом корпусе и в «осужденках» и «транзитках» второго) они проводили «учения». Происходило это примерно так: двери общей хаты неожиданно распахивались и в камеру с истошными воплями врывался с десяток омоновцев в масках. Я не знаю, как называлось это тренировочное «упражнение», но удары рук и тяжелых ботинок летели направо и налево, круша челюсти и ребра изможденных заключенных. Иногда вперед запускались одна-две овчарки, которые бросались на заключенных и рвали на них одежду вместе с кусками мяса. Все, кто мог, старались спрятаться кто куда, лишь бы не попасть под удары, после которых многие попадали «на больничку». И не дай Бог кто-то пытался защититься каким-нибудь приемом — ему конец. Сразу вся омоновская банда переключалась на него и «месила» беднягу до потери им сознания. Можете себе представить состояние интеллигентного человека, сидящего по «хозяйственной» статье? А тех, кто знает, что получит по своему обвинению год-два, а то и условно? Но все это нужно было пережить, перетерпеть ради одного: однажды вернуться живым домой.
Еще эти моральные уроды тренировались на заключенных, когда камеру выводили на прогулку или в баню, особенно зимой, когда фуфайка значительно уменьшает опасность нанесения серьезного увечья (из-за этого многие от прогулки отказывались). Сотня тащащихся на прогулку изможденных заключенных — чем не лакомый кусочек для тех, кто безнаказанно хочет почесать кулаки? Подследственные проходили, словно сквозь строй: по бокам идущей колонны выстраивались омоновцы и, выбирая зэков покрупнее, буквально выбивали их из строя, отрабатывая на них удары руками и ногами. Даже при следовании в допросные кабинеты от них можно было получить пинок за расстегнутую куртку, за то, что руки не за спиной.
Их страшно ненавидели «строгачи» и «особисты». Планка у имеющих за плечами много сроков падает в один момент. Я видел однажды, как омоновец прицепился за что-то к одному «каторжанину» и тут же был послан куда подальше. Омоновец огрел его дубиналом, но неожиданно получил такой увесистый удар в морду, что даже лихо заломленный беретик слетел с головы. Арестанта били трое огромных омоновцев сначала прямо в коридоре у нас на глазах, потом затащили в кабинет охраны, и вскоре его крики совсем затихли, хотя было слышно, как его все еще буцали сапогами. Итог — десять суток карцера.
Нет, это не пересказ отечественного фильма о немецком концлагере или американского о попавших в плен к вьетнамцам морских пехотинцах! Это реалии Харьковского СИЗО, которые, уверен, спокойно можно «примерять» и на другие подобные заведения в Украине.
Несколько скандалов с получением тяжких телесных повреждений и даже смертью подследственных от рук омоновцев, очевидно, и подтолкнули чей-то начальственный ум в одну из редких минут просветления при выходе из запоя принять решение о прекращении беспредела.
В тюрьме среди заключенных не существует четко разграниченной иерархии. Однако все равно среди общей массы при желании все же можно было выделить те или иные категории зэков, претендующие на кастовость.
Здесь не любят «хозяйственников», разного ранга руководителей, членов партий и политических деятелей, офицеров Вооруженных Сил, ментов. Бывшие работники милиции содержатся в отдельных камерах на «тройниках». Если вы служили в армии, могут запросто прицепиться от нечего делать, хотя это бывает крайне редко. Если у вас, не дай Бог, проколото ухо или вы как-то не так пострижены (например, длинные волосы, панковский «гребень» или выбриты виски), вы можете попасть в серьезные неприятности. То же самое касается «странных» татуировок.
Почти все, кто впервые попадал в СИЗО, считались новичками и за редким исключением не имели права голоса. К ним относились снисходительно и внимательно смотрели за их поведением. Если проходило время, и новичок не «порол бока», его терпели и принимали в «семью». Собственно, на «тройниках» «семьей» можно было назвать всех обитателей конкретной камеры. Они, как правило, «вместе хавали», что означало абсолютное доверие друг к другу, сообща пили чай и делили между собой все, что приходило им в передачах. Если кто-то из них попадал в ШИЗО, камера его «грела», передавая через баландеров еду и курево. Если кто-то из камеры ездил на суд, ему отдавались лучшие шмотки. Если кого-то заказывали «с вещами» и переводили, например, в другую камеру, ему собирали «пайку» в дорогу. Уборку в камере производили все по очереди, невзирая на чины и регалии (чуть не забыл: камеры были «экипированы» веником, половой тряпкой, ведром для мытья пола, вываркой и ведром для мусора, которое раз в день кто-то из камеры выносил «на коридор»). Даже бывалым «каторжанам» помыть пол в хате на «тройниках» считалось «не в падлу», хотя они все равно старались увильнуть от этих обязанностей. Бесспорно, для тех, кто попал на нары впервые, ранее судимый был безоговорочным авторитетом, и поэтому, несмотря на возможный груз его «боков» по тюремной жизни, уважение со стороны сокамерников ему было обеспечено, по крайней мере какое-то время. Он мог потребовать себе место на нижней наре, мог сказать, что «хавает один», сославшись на то, что он не знает своих сокамерников (это было редкостью, потому что система коллективного питания была явно выгоднее).
На первом корпусе была несколько иная «постанова». В общих камерах вновь прибывшего приглашали в круг, где за питьем чифира он рассказывал «смотрящему за хатой» и членам «первой семьи» о своей «делюге» и о том, кем он был «по свободе». После этого определяли, где ему положить матрац. Нары в общей хате представляли собой сплошной трехъярусный настил, шириной в 2,5 метра («сцену»). В самом дальнем от дверей углу на нижней наре было место «смотрящего» и братвы из «первой семьи», приближенных к нему — эдаких камерных авторитетов. Если новенький был «нормальный», его «определяли» где-то посредине сооружения, на первом или втором ярусе. В случае, если вновь прибывший был чуханом или плохо одетым деревенским, его место было на «пальме» — на третьем ярусе нар или на любом ярусе поближе к дючке. Кстати, дючка в общей хате была одна, и тому, кому срочно захотелось сходить по большой нужде (по малой в общей хате можно «без спросу»), нужно было на всю камеру орать, не ест ли случайно кто-нибудь. За чистотой дючки следили «мужики» — еще одна категория, к которой относился весь простой народ: разные работяги по свободе, полубомжи-чуханы, деревенские, — кто не имел никаких особенных притязаний по тюремной жизни и собирался тихо-мирно отсидеть свой срок. «Братва» их не щемила (при нормальной постанове в хате), а за это «мужики», у которых тоже был свой старший, по очереди убирали в хате и чистили дючку. В зоне «прожить мужиком» означало спокойно отсидеть свой срок, работая и не нарушая режим.
Почти во всех общих хатах первого корпуса «первая семья» состояла из настоящего отребья, еще на свободе пробивавшего себе дорогу кулаками, правда, не лишенного «духа» и способного поставить себя выше других. Они распределяли «общак», решали вопросы со шмонщиками, «раскидывали рамсы» в случае возникновения любых спорных ситуаций или поступления жалоб от кого-то из сокамерников. Собственно, в общей хате существовала некая преемственность: кто-то уходил после суда в «осужденку», оставляя после себя «достойного», кто-то из «первой семьи» встречал своего приятеля и рекомендовал его в «братву», кого-то принимали туда из уважения, зная его по тюрьме. Таких авторитетов было мало. В основном это были те, кого знали еще на свободе (бандюки из бывших спортсменов, разного рода блатные, ставшие бизнесменами и сколотившие в свое время капитал на рэкете и разбое), или кто «чалился» уже не первый раз и проявил себя в уголовном мире исключительно с положительной стороны. На уважение претендовали практически все «звери» — лица уникальной «кавказской национальности», особенно наглые до одури чеченцы. Как оказывалось, все они были «ворами» или «братьями воров», за что требовали соответствующего отношения к себе. Ничего, кроме как в рыло, они по большей части не получали. Через неделю-две сидения на баланде они начинали жрать сало и все, что им было запрещено Кораном («Стены толстые, Магомет не видит»). Потом окончательно успокаивались, привыкали к жизни с «неверными» и становились, как все, — тихие и без «воровских» понтов.
Кстати, очень тяжело в тюрьме приходится евреям. Если вы принадлежите к этой многострадальной нации, то вас называют «жидом», над вами постоянно потешаются, подначивают и пытаются унизить. Если у вас еврейская фамилия — еще хуже, потому что будут насмехаться еще и над ней. Лишь некоторые евреи, заработавшие себе авторитет еще на свободе, хорошо «стояли по тюрьме»: никто не смел даже косо глянуть в их сторону.
Всех авторитетов попкари и арестанты знали по кличкам. Когда кто-то из них заезжал в камеру, ему моментально оказывали знаки уважения — соответствующая нара, место в «первой семье», «грев» в виде сигарет, чая и пайки из передач. Если в какой-то из камер «достойного» принимали без должного уважения, слух об этом моментально расходился по тюрьме, и «первую семью» этой хаты по одному могли выловить на боксиках и заставить ответить за такое отношение.
Еще была тонюсенькая прослойка «стремящихся» босяков, называвших себя «отрицалово». Они очень аккуратно прощупывали, где и как без вреда для себя можно было проявить взятые на себя «обязательства». В основном они достаточно нагло вели себя только с сокамерниками, устраивая от скуки разного рода «качели» и интриги с разборками. Зато выйдя на свободу, они рассказывали несудимым друганам, что «отрицали» ментовские постановы и вели себя вызывающе дерзко, открыто проявляли неповиновение. Если вы увидите у кого-то из молодняка выколотую на ребрах (реже — на плече или запястье) фашистскую свастику — этот из таких. Можете себе представить, сколько у такого молодого дурачка менты должны были отобрать здоровья? В 99% — это чистые понты, чтобы казаться круче среди такой же шантрапы. Многие набивают себе свастику в зоне за пару недель до освобождения, а потом рассказывают сказки, как они круто стояли и как менты с ними ничего не могли сделать. Поверьте: если менты захотят кого-то поломать, они это наверняка сделают, а те, кто все же смог вынести все нечеловеческие пытки, навсегда остаются инвалидами. Кто из этих молодых, только начинающих жизнь пацанов сознательно начнет воевать с Системой, поставив ради сомнительного авторитета на карту свое здоровье, а зачастую и жизнь? Поэтому «отрицалово» — это в подавляющем большинстве приблатненные молодые «стремящиеся», на которых по той или иной причине менты пока смотрят сквозь пальцы.
Но правды ради нужно сказать, что встречались мне все же пару раз и настоящие «борцы с режимом». Это были уголовники со стажем, явно в прошлом отменного здоровья и с до сих пор сильной волей. Их уважали даже менты, которые знали, что им пришлось вынести и какой ценой они заработали свой авторитет. Их редко «прессовали», и сидели они, как правило, в хороших хатах, уже не создавая проблем ни себе, ни тюремной администрации и не требуя больше положенного.
Низшие ступени тюремной иерархической лестницы занимают «обиженные», «опущенные» и «петухи». В то время в СИЗО на первом корпусе специально для них были отведены две общие камеры — «обиженка» и «петушатня». Да и на втором корпусе тоже были камеры-отстойники, куда традиционно забрасывали «обиженных». Например, тогда одна из таких хат была на четвертом этаже, рядом с нашей камерой, в которой я просидел в СИЗО большую часть времени. В ней постоянно менялся контингент, народ «каруселил», и мы никак не могли «отбить дупля» что же там происходит, пока один из контролеров не открыл нам глаза.
В качестве «пресса» заключенного могли ненадолго забросить в «обиженку». После этого он был уже запачкан. Хотя никто не считал его «обиженным», но проблемы у него появлялись. Особенно это практиковалось в отношении провинившихся из хозобслуги. В «петушатню» нормального подследственного «оперетта» никогда не забрасывала даже с целью «прессонуть». Не уверен, но могло действовать какое-то распоряжение или инструкция, а, может, это был один из неписаных тюремных законов. В «петушатне» была своя постанова: своя «первая семья», «смотрящий» — «мама» и своя жизнь, о которой достоверно мало что было известно, хотя слухов ходило предостаточно. Подробнее я коснусь этой темы в соответствующей главе.
И, наконец, особенной прослойкой в тюрьме являются наркоманы. О, это уникальные существа! Я недаром поставил их последними: на мой взгляд, они стоят на ступень ниже «обиженных» и «петухов». Старые зэки так прямо и говорят: «Наркоман хуже петуха» и соответственно к ним относятся. Прошло уже много лет, и если тогда в тюрьме наркоманов было много, то, я уверен, сейчас их стало намного больше. «Спрыгивая», благодаря аресту и изоляции с наркозависимости, они начинают приходить в себя и засовывать свои вечно сопливые носы в «первые семьи», называть себя авторитетами и вспоминать время, когда они еще были людьми. А таковыми назвать их уже невозможно, потому что так или иначе, но вся их жизнь подчинена одному приобретенному рефлексу — найти и пустить по вене. Когда говорят, что наркоман — это несчастный человек, не верьте. Во-первых, он не человек потому, что ничего человеческого у него не осталось, а во-вторых, он намного счастливее нас с вами, проводя в своем иллюзорном мирке большую часть жизни. Я бы их не лечил, а уничтожал, как инфекционную заразу. Пусть это прозвучит чуть ли не фашистским лозунгом: те, кто сталкивался с наркоманами, поймут о чем идет речь и наверняка меня поддержат. Посудите сами: среднестатистическому наркоману, сидящему на цыганском дешевом ширеве, нужно от 5 до 15 долларов ежедневно, чтобы не подохнуть от «ломки». Заработать такие деньги может не каждый здоровый человек, а наркоша — и подавно. Где взять, когда организм требует? «Намутить». Среди наркоманов попадаются бывшие спортсмены, выходцы из «золотой» зажравшейся молодежи и даже представители гуманитариев и коммерсантов, которые очень скоро становятся неотличимы от основной серой массы — что попало, как говорят, «ни украсть, ни покараулить». Спортсмены, которые еще не присели «на систему», т. е. «двигаются» пока еще не каждый день, а время от времени, и в состоянии кого-то грабануть, что-то из кого-то выбить и т. п., этим и занимаются. Молодые ссыкуны грабят бабушек и запоздалых прохожих, «выставляют» квартиры и коммерческие киоски. Те, кто уже «заторчал» по серьезному и теперь ничего, кроме поисков денег или бартера для покупки ширева, его больше не интересует, а здоровье уже не то, да и духа на серьезное преступление не хватает, занимаются «разводом лохов» — разного рода «кидаловом» (аферами). И еще одно: по статистике, один наркоман за свою недолгую и совершенно бесполезную жизнь втягивает в это болото в среднем от пяти до пятнадцати человек! Вся эта свора недочеловеков — сплошное преступное кубло, которое представляет собой реальную опасность для любого общества. В Европе придумали, как уменьшить риск роста преступности среди наркоманов: есть специальные места, где конченные наркоманы могут получить «дозу» бесплатно. Нам такая «гуманность» по понятным причинам не грозит, поэтому любой гражданин нашей страны может стать потенциальной жертвой изнывающего от желания «двинуться» наркомана. В момент, когда его никчемный организм просит, он готов пойти на все, лишь бы раздобыть ширево. Многие, отчаявшись найти деньги, идут в милицию и умоляют дать стакан соломы «на раскумарку», взамен предлагая сдать любую известную им информацию о местах приобретения наркотиков. И добрые менты дают, а то и продают наркоту из конфискованных запасов — чего добру зря пропадать! Кстати, из наркомана, совершившего преступление, практически никогда не выбивают показания. Его просто на два-три дня закрывают в камере, и через некоторое время он готов продать родную мать, лишь бы ему дали «двинуться». Он продает, и ему дают.
Я где-то вычитал, что наркоман никогда не пойдет на серьезное преступление. Чушь. Идут, да еще и на какие! Один бывший боксер под заказ женщины за 500 долларов забил на смерть ее мужа-алкаша. Группа наркоманов убила и расчленила труп приятеля, который «зажал» наркотики, разбросав куски тела по канализационным колодцам. Два молодых наркомана, вломившись в квартиру пенсионерки, замучили ее до смерти, требуя отложенные на похороны деньги… Примеров можно привести еще много.
Конечно, жаль молодых дурачков и дурочек, которых «присаживают» на наркотики наркоманы со стажем с далеко идущими целями. Сначала бесплатно пару раз дают попробовать, а потом говорят, что это все стоит денег — бери, где хочешь. Выбирают детей из зажиточных семей, и у родителей начинается кошмар… Когда украдены и «продвиганы» все родительские деньги и ценности, а тайное становится явным, этот новоиспеченный наркоман приползает на коленях «на хату», где варят «ширку», и умоляет дать «дозу». Вот тут-то дите и берут в оборот: девочка (а зачастую и мальчик) «отрабатывает» полученные наркотики своим телом, а пацан идет воровать или «на линию» — грабить поздних прохожих. Таких примеров — сплошь и рядом.
Запомните: никогда не верьте наркоману, не верьте, что он бросит колоться, никогда не пытайтесь сделать его своим напарником в любом деле. Я видел искренние слезы в глазах многих из них, когда они благодарили Бога и тюрьму за то, что «спрыгнули с системы». Как вы думаете, что они делали в первые часы после освобождения? Правильно: искали ширево и кололись, чтобы снова уйти в свой мир. Их просто нет с нами, и никогда не будет.
Основная масса наркоманов получает маленькие срока (часто их берут за хранение или сбыт наркотиков) — от года до двух. В тюрьме их недолюбливают, но меня поразила ненависть заключенных и особенно самих наркоманов к торговцам наркотиками. «Они наживаются на нашем горе». Да кто же вас заставляет покупать у них наркоту — не покупайте! Мало того: что бы вы делали, если негде было купить ваше сраное ширево? Да благодарите этого наркодельца за то, что он не дал вам подохнуть! Нет, бьют, «выламывают» из хат… Ведь известно, что спрос порождает предложение. Другое дело, когда наркоделец в погоне за наживой предлагает наркотики детям и подросткам в школах, уговаривает попробовать и в конце концов «присаживает» их на эту дрянь — вопросов нет, кара должна быть самой строгой. Но я таких не встречал. Зато не было наркомана, который бы не «двинул» первый раз одного или нескольких новичков. Вот и делайте выводы.
В общем, я могу только посочувствовать тем семьям, в чей дом пришла эта беда. Сколько горя может принести наркоман своим близким! И избавиться от наркозависимости способны только единицы…
Проведя полжизни в тюрьмах и выходя на свободу, основная масса бывших зэков по инерции продолжает жить «по понятиям», а многие так никогда и не могут до конца адаптироваться в «свободском» мире. От безнадеги или от нежелания поменять свой образ жизни они снова совершают преступления и обретают душевный покой, лишь вернувшись в привычные условия зоны. Понять, почему это происходит, можно только уяснив суть замкнутого круга, в который они попадают. Система отработанными способами превращает их в «лишних» людей, создавая на свободе столько социальных и моральных проблем, что большинство из них уже никогда не смогут вновь стать на ноги, даже имея желание «завязать». Вот почему, когда совершено преступление, районные опера первыми «дергают» ранее судимых по похожим делам, прекрасно зная, что таким образом есть шанс значительно увеличить процент попадания при поиске преступника.
Социальные корни имеет и патологическая ненависть простого воришки к «кабинетному» вору и бизнесменам, которые воруют головой, а не руками. Помните монолог волка в мультфильме «Жил был пес»? «А я тут всю жизнь мотаюсь, и никто мне просто так косточки не даст…» Вот так и люди-волки «пашут» на преступной ниве, постоянно рискуя жизнью и свободой, по сути, за гроши, которые они добывают грабежами, кражами и разбоем. Госслужащие и бизнесмены, по их понятиям, сидят в уютных кабинетах и одним телефонным звонком за минуту зарабатывают в тысячи раз больше. Обычная зависть? Наверное, да. Но в тюрьме ненависть доходит до своего апогея и может стать для коммерсанта настоящим адом. Я сам очень осторожно вступал в перепалки по поводу статуса и прав «хозяйственников» в тюрьме. «Вы — вонючие бизнесмены, это из-за вас я пошел воровать! Вас надо мочить и «ставить» ваши хаты. Наворовали у народа миллионы и жируете». Ох, сколько я слышал подобных разговоров! У меня, конечно, всегда были аргументы в свою пользу, но спорить можно только тогда, когда вы уверены, что у вашего оппонента не «сорвет крышу» и он не бросится на вас с заточкой. Нужно видеть, с какой ненавистью завсегдатаи тюрьмы смотрят на юных бизнесменов, дающих интервью с экрана телевизора. А в мыслях только одно: узнать бы его адрес и грабануть по выходу на свободу…
Интересна в социальном плане прослойка заключенных, которые имеют за плечами уже по несколько «ходок». Это «строгачи» и «полосатики» (соответственно, получившие строгий и особый режимы). Бесспорно, общаться с ними интереснее и легче, чем с молодыми ссыкунами, которые еще не нюхали пороха в уголовной жизни и всеми своими силами стремятся доказать сокамерникам, что они уже чего-то стоят. Обычно у «бывалых» их «мышиная возня» вызывает снисходительную улыбку и желание подучить дурачка уму-разуму. Почти у всех, особенно у тех, кто побывал на «крытой» (длительное тюремное заключение в специальной тюрьме — «крытке», дополнительная мера наказания по тяжелым статьям или как вид ужесточения режима для неисправимых нарушителей лагерной дисциплины), напрочь расстроена нервная система. Это выражается в бесконтрольных вспышках ярости по отношению к охране, реже — к сокамерникам, когда возникает спор. Их практически невозможно в чем-то переубедить, потому что они считают себя великими знатоками по всем жизненным вопросам («Просиди с мое…»). Вам лучше всего следить «за базаром» и иногда поддакивать этим зачастую уникально безграмотным лекциям. Но зато их знания уголовного мира — глубочайшие.
Меня поразила ненависть, с которой эти зэки относятся к особам женского пола. Большинство из них не имеют семей или потеряли их во время бесконечных скитаний по местам лишения свободы. Какими только эпитетами не награждают они женщин! Единственно неприкосновенной остается мать, в сторону которой я никогда не слышал ни одного плохого слова. На то недолгое время, когда они «откидываются» на свободу, всегда находятся спившиеся существа, только первичными половыми признаками напоминающие женщин, которые и становятся их сожительницами пока эти «бродяги» снова не «упаковываются». Понятно, что ни одна из таких «временных жен» не будет носить передачи и не станет ездить на длительные свидания в зону. Поэтому в тюрьме в присутствии «строгачей» говорить хорошо о женщине считается дурным тоном. Абсолютное неверие в то, что их ждут на свободе, подтверждается часто цитируемой тюремной поговоркой: «Попал в тюрьму — меняй жену». Попробуйте сказать такому, что ваша жена собирается ждать вас годы! Вы будете высмеяны, и вам расскажут сотни историй о том, как «эти вонючки», пока их мужики «чалятся на киче», пускаются во все тяжкие, с обязательными личными примерами.
Часто молодые «строгачи» пишут письма в службы знакомств в поисках молодой вдовушки или разведенки с квартирой, у которой можно будет по выходу пожить какое-то время. Какие душевные письма получают наивные женщины, как трепещут их сердца в надежде устроить наконец свою разбитую жизнь! Наивные… Поверьте, ничего, кроме кошмарной жизни с ними вас не ждет. В одном случае из десятков тысяч переписка с зэком оборачивается счастливым браком. «Поездив по ушам», ушлый уголовник приобретает в вашем лице возможность получения передач и удовлетворения своих половых потребностей. Пока не выйдет на свободу и не поселится у вас. Через очень короткое время вы ему уже будете в тягость — он не создан для семейной жизни, да и сама жизнь на свободе быстро отторгнет его, и он снова надолго вас покинет.
Одинокую старушку с жилплощадью ищут себе и вышедшие после 25-30 лет отсидки «полосатики». На старости лет получить городскую прописку и возможность где-то приклонить голову — это мечта каждого из них, потому что альтернатива только одна: подохнуть в зоне, спецприемнике или нищенствуя где-нибудь на вокзале. Вот только жить они будут по зоновским понятиям до конца дней своих.
Есть хороший анекдот по этому поводу. С «особого» режима вышел зэк и решил жениться. Нашел себе молодку, охмурил и предложил связать судьбы, на что та согласилась. Расписались. Живут. Все хорошо, только не спит он с ней, и все тут. Она и так, и сяк, и приготовит вкусно, и сто грамм нальет — ни в какую, даже попыток не делает. И вот однажды во время ужина расплакалась она горько, да и говорит ему: «Все хорошо у нас, все ладно. Но объясни, любимый, почему ты меня совсем не хочешь трахнуть?» Он, с грохотом бросив на стол ложку: «Ты что, совсем с ума сошла?! Мы же с тобой вместе хаваем!»
