Я быстро мчался на собственном автомобиле, испытывая мощный драйв. Сколько сил и денег было вложено в красивый агрегат внушительных габаритов! Белая «Тойота» уверено колесила по городским улицам и через открытое окно меня приятно обдувал теплый майский ветер. Я посмотрел в зеркало на лобовом стекле, и мне весело подмигнул авантажный юноша в модном костюме. Из динамиков магнитолы «сочился» трогательный голос Шарля Азнавура, который настраивал меня на лирический лад, и на душе становилось тепло и радостно. Мне казалось, что даже дорога приветливо улыбается мне, и весь мир является чудесной сказкой.

У меня было назначено свидание с любимой девушкой и ее друзьями, семейной парой, которых мы пригласили в театр на пьесу Чехова «Чайка». С Татьяной, так звали мою девушку, мы встречались уже больше года, но она по-прежнему оставалась для меня непостижимой и желанной. Я был очарован ее непринужденными, но деликатными манерами; хорошим воспитанием и женским проницательным умом. Глубина и легкость выражали ее оригинальную натуру. Весьма привлекательной была и ее внешность – правильные, выразительные черты лица; большие страстные глаза с оттенком величавой грусти, напоминающие взгляд Афродиты с картины Сандро Боттичелли; стройная фигура, как у молодой березки; длинные, черные волосы, каскадом спадающие на хрупкие плечи, и нежная тонкая кожа запаха полевых цветов. Не обойду словом ее грациозную осанку и степенную походку, которая ни одного меня приводила в смятение и восторг.

Я подъехал к театру и купил в цветочном магазине букет желтых тюльпанов, которые страстно обожала моя девушка. Ни ее, ни друзей еще не было, поэтому я сел обратно в машину, положив букет цветов на заднее сиденье, и стал их нетерпеливо ждать.

– Мужчина, а рядом с вами место не занято? – открывая дверцу машины, спросила Таня.

– А как же! Не только место, но и сердце, – задыхаясь от счастья, поцеловал я ее руку.

Она с легкостью бабочки села рядом.

– И кто же эта счастливая особа? Позвольте узнать, – спросила она кокетливо.

– О-о-о, кто она, мне до сих пор не ведомо, хотя встречаюсь с ней уже год. Одно лишь скажу достоверно – она обворожительно красива, и одета в платье с глубоким декольте, – сыпал я комплименты, совсем позабыв о цветах на заднем сиденье.

– Сударь, вас что-то смущает? – улыбнулась она и посмотрела на свою грудь.

– Скорее притягивает…, – не смог удержаться я от поцелуя, и прильнул к ее лебединой шее. – У этого вечера должно быть продолжение, – дрогнул мой голос от волнения.

– Сегодня я на все согласна! – прошептала она томным голосом и оставила на моей щеке горячий поцелуй. Сердце забилось в темпе вальса, застучало в висках. Моя рука крепко сжала девичью руку, и соблазны предстоящего вечера мелкой дрожью прокатились по спине. Я жадно любовался ее красотой и не мог поверить, что эта прекрасная девушка может быть моей. Душа от волнения затрепетала, и почему-то стало страшно от нахлынувших чувств. Чтобы отвлечься от назойливых мыслей, я предложил Тане прогуляться до соседнего кафе и выпить по чашечке кофе-латте. Взявшись крепко за руки, мы быстро перебежали через дорогу и оказались за уютным столиком. Вежливый официант принял заказ и наш диалог «поплыл» в ином направлении.

– Таня, может в следующее воскресенье на «Палату номер шесть» сходим? Я до сих пор ее не видел в театральной постановке.

– Давай, если хочешь… но, честно говоря, она мне не нравится, тяжелое впечатление оставляет, – нахмурила она вздёрнутый носик.

– Да, впечатление от нее не из легких. Но затронутые в ней вопросы для меня понятны и близки, особенно в последнее время, – захотелось мне поумничать перед девушкой.

– Ты меня пугаешь, Стас, – ответила она улыбаясь.

– Нет, я серьезно. Мне и душевнобольных жалко, и тех людей, которым трудно жить в нашем обществе.

Выдержав паузу, я спросил:

– Интересно, а человек чувствует, что начинает сходить с ума? Хотя бы на самой начальной стадии?

– Я читала, что нет, не чувствует. Точнее – не осознает этого.

– Но это и к лучшему, – заметил я довольно, и, пригубив горячий кофе, продолжил, – ведь, если бы человек понимал, что он сумасшедший, то ему пришлось бы страдать в двойне – от осознания своей болезни, и от скотского отношения к нему людей.

– Почему же «скотского», как ты выразился? – подняла она удивленно брови.

– Потому что они содержатся в ужасных, нечеловеческих условиях. Мы ведь как рассуждаем: «А зачем к ним лучше относиться или создавать нормальные условия, ведь они же все равно дураки, и ничего не понимают?». Но ведь это же – звериная логика! – начал я заводиться под наплывом негодования. – Кстати говоря, наше государство считает скотами и заключенных, которых содержит в таких же унизительных условиях, а может и еще худших, чем первых.

– А ты откуда знаешь? Ты же там не был! – на лице девушки проступил яркий румянец, который придавал ей особую привлекательность.

– Я от ребят слышал, с которыми работал на карьере. Там были и ранее судимые, и те, кто в различных больницах побывали. Они мне такие вещи рассказывали, что у меня аж волосы на голове колосились, – для наглядности я взлохматил свою шевелюру.

– А почему тебя вообще, это волнует? Ты что, собрался…, – не договорила она.

– Не дай Бог! – перекрестился я. – Просто меня бесит, когда я слышу на лекциях в университете или, например, по телевизору от какого-нибудь демагога, о гуманности, высшей ценности человека, а на деле вижу совсем другое – угнетение, унижение, да и лишение всех человеческих прав! И самая страшная беда в том, что человек до сих пор не понял, не ощутил своего истинного места в мире, своего предназначения. Да и куда ему!, – махнул я отчаянно рукой, и нечаянно опрокинул чашку с кофе, – когда он многие века тянет лямку бесправного раба, а притеснявшее его государство до сих пор, олицетворяется со всемогущим справедливым Богом. Э-эх, как мы далеки, как еще глухи к простым словам: «Человек создан для счастья, как птица для полёта».

– Милый, ты, по-моему, все близко к сердцу принимаешь, – погладила она меня ласково по щеке. – Ты, конечно, мудрёно говоришь, но в одном я с тобой, пожалуй, соглашусь – человек в нашем мире не чувствует себя счастливым, и во многих случаях из-за того, что ему государство жизнь портит. Не знаю, может несовершенство системы, может еще что-то, я далека от этих вопросов, но жестокости со стороны государства к своим же согражданам, конечно не мало. Я не понаслышке знаю, что в этих психбольницах творится. Неделю на практике в «третьей» психушке была, – договорила она серьезным, задумчивым тоном, сжимая пальцами салфетку.

– И знаешь, Таня, по моему глубокому убеждению, никто в этом мире не имеет права делать человека несчастным, особенно с помощью государственных инструментов. Даже если он совершил тяжкое преступление, – выделил я веско. – Я допускаю, конечно, что человека могут изолировать на какое-то время от общества, но условия изоляции не должны быть суровыми. Наоборот, государство должно создать все условия для того, чтобы он вышел оттуда с другим мировоззрением, лучшим, чем был до этого. А не наоборот, как это происходит сейчас.

– И что ты предлагаешь? – покосилась она на меня и тут же хитро добавила, – а может, потанцуем? А то мы сегодня все политические вопросы за Госдуму решим, – заключила она задорной улыбкой.

Я кивнул головой в знак согласия, и с любовью обнял свою даму за талию. Она покорно прижалась ко мне, и мы закружились в медленном танце. Под звуки страстных аккордов мы крепко обнимали друг друга, и мириады невидимых флюидов пролетали сквозь нас, притягивая, друг к другу всё ближе и ближе. Приятное тепло, как от бокала вина, разливалось по всему телу, и хмелела голова. Когда закончилась музыка, я искренне сказал Тане, что мне безумно нравится с ней танцевать. И глядя ей в глаза, серьёзно добавил:

– Я тебя никому не отдам!

Моя спутница кокетливо засмеялась и спросила:

– Так на чем мы остановились? Что ты про государство говорил?

Мне уже хотелось без умолку лепетать о любви, слова путались в моей голове, но я всё же продолжил:

– Я говорю, надо сделать так, чтобы государство тратило силы и средства не на угнетение и подавление личности, увеличивая этим преступность, а, напротив, на развитие человека, его всестороннее образование. Еще Бальзак писал: «Невежество – мать преступлений».

– То есть ты предлагаешь создавать для осужденных маньяков и убийц институты, школы иностранных языков? – недоверчиво спросила Таня.

– Да, и не только! Но и музыкальные, спортивные и другие школы, я ведь сказал «всестороннее образование». «Всестороннее» в широком смысле слова. Просто в тебе, Танюша, ещё говорят избитые временем общественные стереотипы и возмущение, мол, как так – он совершил убийство, а мы ему институт и скрипку в руки? – нахмурился я.

– А говорят, что труд – лучшее средство исправления и перевоспитания, – подметила она резонно.

– Нет, и со сторонниками Макаренко я не согласен, потому что они обычно подразумевают любой труд. Скажи, как бы ты себя чувствовала, если бы тебе на десять лет дали в руки метлу или лопату?

– Ужасно! – наморщилась она.

– А теперь скажи мне, – кого ужасы сделали лучше? – поглядел я на нее в упор, но ответа не последовало.

Девушка медленно размешивала в чашке остатки кофе и рассеянно смотрела куда-то вдаль. За окном светило ласковое солнышко, согревая своими лучами прохожих, а из приоткрытых окон дул легкий, мягкий ветерок. Он заигрывал с волосами моей спутницы, то поднимал их легкими порывами, то приглаживал, кружил и развивал. Это придавало ей бесподобное очарование. Даже шустрый официант застыл на месте неподалеку от нашего столика и не мог отвести от нее глаз. Я коснулся руки своей избранницы и тихо сказал: «Нам пора!» Мы вернулись к театру, но наших друзей ещё не было. Какое-то упрямство или неведомая сила настаивала закончить начатую дискуссию. А может и амбиции молодого человека.

– Таня, хочу тебе привести один жизненный пример, чтобы немного развеять твою предосудительность. Как двух реальных людей возьмём меня и Гришку Перепелкина, которого мы оба знаем. Два года тому назад мне понравилась эта машина, и я захотел ее купить, – облокотился я с достоинством на свою машину. – Для покупки нужны деньги, а где их взять?! Можно было заработать своим трудом или попросить у родителей. Но ещё можно было эти деньги у кого-нибудь украсть. Я выбрал первое, то есть пошел на работу. В том, что я решил их заработать честным трудом, чья заслуга?

– Ну, конечно твоя! – уверенно ответила Таня.

– А вот и нет!

– Чья же ещё? – спросила она с недоумением.

– Моих родителей и воспитания! Я просто не мог поступить иначе, ведь я продукт микросреды и генетики, то есть наследственности. Теперь обратимся к несчастному Гришке. Он родился в неблагополучной, многодетной семье – мать пьющая, а отца он видел только два раза, когда тот возвращался домой после очередной отсидки. Гриша с большим трудом окончил среднюю школу, а потом долгое время искал себе подходящую работу. Не имея нормального воспитания и образования, не видевший ничего в жизни, кроме своей матери алкоголички и друзей хулиганов, как поступил Гриша, когда увидел на руке пьяного мужика золотые часы?

– Он их стащил! – с отвращением воскликнула девушка.

– Верно, стащил! Потому что только этому его и научила жизнь!

– Не правда! Есть же исключения, возьми, к примеру, Максима Горького или…

– Стоп, – не дал я ей договорить, – это как раз и есть исключения. А исключения, как ты знаешь, доказывают правило. И такие исключения я, конечно, допускаю в обоих примерах.

– И впрямь, мысли у тебя не из лёгких, – глубоко вздыхая, подметила Таня. – Но что-то в них есть…, – добавила она в задумчивости.

– Вот я и говорю, когда смотришь на нашу жизнь со стороны – на ее привычный старый механизм, то начинаешь думать: «Или я схожу с ума, или люди не хотят видеть всю абсурдность своего общежития?» Поэтому, я, дорогая, и нахожу для себя столь привлекательной «Палату номер шесть», – сказал я, улыбнувшись, и поцеловал ее руку.

– Что-то наших голубков не видать, а уже пора! – сказала она, посмотрев на часы.

– Давай подождём ещё пару минут, и пойдём, – сказал я, оглядываясь по сторонам. – Знаешь, мне вчера странный сон приснился, – откашлялся я. – Река кровавого цвета, а через нее перекинут деревянный, хлипкий мост. На одном берегу родители, друзья и ты, а на другом я. Родители и друзья, протягивая вперед руки, кричат мне: «Иди к нам, мы ждем тебя! Иди же скорее!». Я аккуратно ступаю по этому мосту, а он шатается, и мне кажется, что я вот-вот упаду. Потом вижу в кровавой воде людей, корчащихся от боли и ужаса, они хватают меня за ноги, пытаясь сбросить с моста, но я чудом не падаю и потихоньку иду. Во взгляде родителей и друзей отчаяние, тревога и мольба. А в твоих глазах только любопытство – дойду ли я…