Последнюю фразу я договорил, уткнувшись лицом в асфальт. Я даже не успел сообразить, что произошло, почему меня схватили и бросили на тротуар? Почему мои руки за спиной сковали наручниками?

В следующую минуту меня, словно кутёнка, подняли за плечи пиджака, и я увидел перед собой четырех крепких людей. Один из них бесцеремонно заталкивал Таню в свою машину. Она отчаянно сопротивлялась, но не могла, конечно же, противостоять мужской силе. Я крикнул вне себя от злости:

– Отпусти ее, гад!

Но эта фраза повисла в воздухе, а я опять оказался на асфальте, почувствовав тупую боль. Мой нос был сломан. Но какая это была мелочь по сравнению с чувством обиды – они забирали моего любимого человека, а я оставался сторонним зрителем. Затем меня бесцеремонно впихнули в машину, и с этой минуты я лишился свободы.

– Кто вы такие? Куда меня везете? Может объясните в чем дело?

Ответа не последовало. Рассматривая лица своих обидчиков, я пытался понять кто они – милиция или бандиты? И хотя они были одеты в гражданскую одежду, интуиция мне подсказывала, что это, все же, были представители силовых структур. Их было трое, четвертый, вероятно, уехал с Татьяной.

– Мне кажется, что вы из милиции, – предположил я вслух.

– Госнаркоконтроль, – коротко ответил водитель.

– Ничего себе! А на каком основании вы меня задерживаете, я ничего противозаконного не совершал, – пытался я оправдаться.

– Дуло залепи! – раздраженно рявкнул мой сосед и пихнул меня локтем в бок.

– Но это явное недоразумение! Вам придется извиниться! – не отступал я.

– Серега, ты смотри как складно стелет, – обратился мой сосед к водителю, – так ведь и поверишь…! – И они в один голос заржали.

– Хорошо! Дайте мне хоть вытереть лицо, кровь не унимается! – но просьба осталась не услышанной, и мне пришлось вытирать лицо плечом пиджака, так как руки за спиной были скованы наручниками.

Вскоре мы подъехали к трехэтажному обветшалому зданию, расположенному в глубине высоких построек. Стены его давно не видели ремонта, и на местах, где обвалилась штукатурка, зияли красные кирпичи. Его экстерьер наводил уныние. В довершение грустной картины средь ясного неба слетелись облака, как чёрные вороны и хлынул сильный дождь.

В сопровождении своего соседа я поднялся на второй этаж и вошел в достаточно просторный кабинет. Здесь стоял стол, два стула, один из которых был прибит гвоздями к полу, у стены кожаный диван, сейф и небольшой шкаф. За столом сидел дородный мужчина лет сорока. Особо бросалось в глаза его плоское лицо с широко посаженными глазами и густыми усами с проседью. Перед ним лежала папка с уголовным делом, которое он внимательно читал, не обращая на нас внимания. Вдруг он крикнул басистым голосом:

– Вот ублюдки! – и с треском ударил по столу медвежьей рукой.

Я невольно вздрогнул и вспомнил любимое выражение своего друга Ивана Круглова, заядлого драчуна,- у меня рука легка – была бы шея крепка!, и подумал: «Да, такой приложится – точно шею свернет».

Мужчина продолжал читать, нервно перелистывая страницы, как, наконец, мой сопровождающий сказал, усаживая меня на прибитый к полу стул:

– Вот, Николай Степанович, поймали мы нашу «Короллу»! – и мужчина поднял на меня налитые кровью глаза.

Каково же было мое удивление от услышанной фразы. Воспарявший духом, я радостно воскликнул:

– Постойте! Вы сказали «Королла», а у меня «Тойота-Камри». Это около нее вы нас задержали, – и, переведя, дыхание выпалил, – я же вам говорил, что произошла ошибка.

Двое загадочно переглянулись, и усатый мужчина сказал:

– Пойдем-ка, выйдем, капитан!

На несколько минут я остался один. Я представлял, как сейчас они войдут, и с виноватым видом скажут: «Извините, погорячились, с кем не бывает… Да и работа у нас, понимаете ли…».

А я отвечу им сердито: «Мне ваши извинения ни к чему, а вот перед девушкой будьте добры извиниться».

Я с нетерпением ждал, когда наступит момент истины. Волновался! Нервничал! Переживал! Я верил, что люди, которые призваны защищать мои права сейчас во всём разберутся и меня отпустят. О-о-о! Какой же я был тогда наивный! Я ещё не знал, что, переступая порог кабинета следователя, я уже на половину «подписал» себе срок. Лишь спустя некоторое время суровая реальность образумит меня, и я усвою правило – в этих застенках царствует зло, имя которому «Презумпция виновности».

– Ну что, сукин сын, будешь признаваться, как из машины «порошком» торговал?! – зарычал Николай Степанович, входя в кабинет. – Или тебя уговаривать нужно?!

– Мне не в чем сознаваться! О чем вы? – опешил я.

– О герыче, которым ты ба?нчил со своей телкой!

– Но я ничем не банчил Я со своей девушкой приехал в театр на «Чайку»…

– А заодно и герыча продать, – перебил он меня.

– Постойте! Вероятно, вы меня с кем-то путаете, ведь сейчас выяснилось, что вы следили за «Короллой», а у меня – «Тойота-Камри»?!- сокрушался я.

– А это уже не имеет значения. У нас есть пленка видеонаблюдения и «закупщица», которой ты, мразь, – ткнул он меня пальцем в грудь, – продал героин. Короче, весь набор! – с сарказмом подытожил он.

Я был в полной растерянности и не мог сообразить как себя вести дальше, как защищаться.

– Как вас звать? Представьтесь, пожалуйста! – доверительным тоном спросил я.

– Разгуляй Николай Степанович, следователь, – ответил он с апломбом.

– Николай Степанович, я, честно говоря, в растерянности от происходящего, поэтому мне нужен адвокат. А до его прихода я воспользуюсь правом статьи 51 Конституции и от каких-либо показаний отказываюсь.

– А я и не веду протокол допроса. Я с тобой пока просто беседую, – принял он спокойный вид, скрестив на груди руки.

– Беседовать в таком тоне я тоже не намерен. Я же сказал «статья пятьдесят один». Всё! – отчаявшись, склонил я голову и уставился в пол.

– А ты что, умный такой?! – и он стал ходить вокруг меня, периодически нагибаясь к моему уху. – Умный? А?!

– Я не хочу с вами ссориться или доставлять какие-то проблемы, но вы себя ведете не корректно, ругаетесь, запугиваете.

– И я тебе не желаю проблем. Скажи, у кого ты брал героин, и кому потом продавал, а я отпущу тебя под «подписку», – шептал он мне назойливо в ухо.

– Короче, отстаньте от меня! Ради Бога! – взмолился я, с трудом сдерживая слезы обиды.

– Серега, – обратился следователь к развалившемуся на диване капитану. – Паренек-то наш, на уговоры напрашивается, – подмигнул он. Тот кровожадно ощерился и ухмыльнулся.

– Ну что поделать? Не доходит через голову, дойдет через печень, – процедил следователь, и с силой ударил меня в живот, потом еще и еще… Из груди вырвались глухие стоны. Затрещал деревянный стул.

Мои руки были пристегнуты к спинке стула, поэтому бить меня ему было очень удобно. В этот момент перед моими глазами начали пробегать картинки из фильма о войне, где самодовольный, обрюзглый фашист бьет пленного русского солдата.

Взмыленный садист смахнул рукой пот со лба, закатал по локти рукава пиджака и с пущим усердием принялся за дело. Такими лютыми ударами он мог бы и бетонные сваи забивать в землю.

«Как больно-то, – подумал я. – Только бы ничего не разорвалось внутри».

Между тем следователь все больше увлекался и, как ни странно, от своих же ударов сильнее злился. Входил в раж!

Через некоторое время, которое для меня длилось целую вечность, он остановился и спросил, запыхавшись:

– Ну что, чистосердечное писать будешь?

Я молчал. Тогда он достал из-под стола пластиковую бутылку, наполненную до отказа водой и, оскалившись, начал колотить ей меня по голове (наверное, для того, чтобы не оставалось синяков). От этой экзекуции было не столько больно, как обидно. За шесть лет занятий боксом я научился переносить удары хладнокровно, но на ринге каждый пропущенный удар – это моя ошибка и поэтому винишь только себя. Но в этой ситуации было что-то унизительное, постыдное. Оставалось только скрипеть зубами от безысходности.

Кабинет, раскачиваясь, плыл перед глазами. До слуха доносились неразличимые звуки, и мне было уже все равно – убьют меня или изувечат. Вдруг, я почувствовал холодную струю воды, тонкой змейкой стекающей по голове и спине. А через минуту рассудок опять вернулся ко мне.

На плечах удалого Николая Степановича уже не было пиджака, только футболка. Он стоял у окна и жадно курил. Руки его дрожали от возбуждения, а на серой футболке были видны мокрые разводы под мышками. Он изрядно вспотел.

– Ох, и повозился я с тобой, щенок, – тяжело отдуваясь, прохрипел он.

– «Не срубишь дуба – не отдув губы!» – сказал я с издёвкой, чувствуя полную обреченность своего положения. Физиономия следователя от гнева сморщилась и стала похожа на дикую ондатру.

– Ты хороший, нормальный парень, – заговорил со своего места капитан, до этого молча наблюдавший за происходящим. – Ну, что ты выкобениваешься?! Только здоровье впустую тратишь?! – пытался он придать своему голосу сочувствие.

– Вы хотите, чтобы я признался в том, чего я никогда не делал? – с трудом выдавил я.

– Делал – не делал, чего в «ромашку» играть. Есть человек, который утверждает, что покупал у тебя наркотики. Есть его показания и составлен акт о добровольной выдаче наркотика, – спокойным, дружелюбным тоном проговорил капитан.

– Если это так, то сделайте «очную ставку». Я хочу видеть этого человека.

– Не спеши, – вмешался следователь, – будет тебе и очная ставка, и опознание. Всё будет! Но если до этого дойдёт, тебе же хуже будет, поверь! – под его седеющими усами блеснула злая ухмылка.

– Значит, вы мне никаких шансов не оставляете? Какой-то замкнутый круг получается, – поражался я безысходности своего положения.

– Я же тебе объясняю, зря ты из себя героя корчишь. Пустое это! Парень ты не глупый, а ведешь себя, как ребёнок, – сказал капитан, забрасывая ногу на ногу. – Чайку? не хочешь? – с улыбкой добавил он.

Мне становилось понятно, что начинается игра в «доброго и злого». Этот психологический приём по типу «кнута и пряника» мне был известен из книг по криминалистике. Правда, там один из авторов подчёркивал, что такие методы являются недобросовестными. Но игра этих актёров показалась мне настолько очевидной и пошлой, что мне быстрее захотелось антракта. Не вытерпев, я произнёс:

– В университете нас учили тому, что человек является высшей ценностью, а защита его прав и свобод обязанностью государства. А, глядя на вас, я думаю то ли профессор лопух, то ли вы конституцией ж…у подтираете?

На лицах «актёров» изобразилось крайнее недоумение, а в глазах Николая Степановича даже какой-то глупый испуг, будто бес услышал знакомые слова из пасхальной молитвы.

– Ну, чего рот раззявил, давай пакет! – крикнул он капитану, выйдя из ступора.

И тот час же мне на голову надели прозрачный полиэтиленовый пакет. С каждым выдохом он всё больше и больше запотевал, и вскоре капли потекли по лицу к шее. На грани потери сознания пакет снимали с головы, потом снова надевали (вопиющий правовой нигилизм этих людей с лихвой окупался «смекалкой и сообразительностью»). Судя по отточенной методике, они преуспели в этом деле, и я у них был далеко не первый.

Но, наконец, наступила долгожданная темнота и тишина, в которой мне стало хорошо и спокойно, но как она была коротка, как быстротечна… я пришёл в сознание! Пакета на голове нет, и я могу вдыхать воздух полной грудью. За окном смеркается, о чём-то своем перешёптываются две берёзы, и в эту минуту мне вспомнился фрагмент из фильма Василия Шукшина «Калина красная», где он ведёт с берёзой душевную беседу. Как же мне тогда захотелось прижаться к этим берёзкам, и пожаловаться им о своих тревогах и печалях. Рассказать деревьям этим, каким жестоким бывает человек!

– Отведи его в камеру, посидит до утра – может за ночь поумнеет, – сказал следователь, и лёг на диван. – И откуда такие уроды берутся? – брезгливо добавил он и принялся пилочкой подтачивать ногти.

Мы спустились в полуподвальное помещение с узким коридором и тремя камерами с левой стороны. Остановились у последней железной двери, и оперативник громко скомандовал:

– К стене! Руки в гору!

– Не понял?! – застыл я в растерянности.

– Лицом к стене! Руки подними, ноги расставь на ширину плеч! – закричал он снова.

Я сделал, как было сказано. Когда он проводил личный обыск, то нащупал во внутреннем кармане пиджака губную гармонику. Она почти всегда была моей верной спутницей и при всяком удобном случае радовала душу мне и моим друзьям. Я с детства питал слабость к этому крошечному, но удивительному музыкальному инструменту.

Рука оперативника на секунду застыла, будто нащупала что-то значимое, противозаконное. Затем медленно потянула «добычу». Не иначе он думал, что нашел обойму с патронами. Из любопытства я бросил взгляд через плечо и увидел физиономию «глушенного карпа». Он разинул рот и выкатил глаза от удивления. Вероятно, гражданин мент никогда не держал в своих руках музыкальный инструмент. Футляр открылся, и гармоника заблестела серебром, играя стильной гравировкой «HOHNER». «О-пля!» – воскликнул варвар и тут же сунул ее в рот. Ноздри раздулись, и гармошка взвизгнула, будто ей причинили боль. А мент все сильнее и сильнее раздувал засаленные щеки, как кузнечные меха, тужился, старался. Точно в его руках был не хрупкий, нежный инструмент, а резиновая грелка.

Я с ужасом смотрел, как из задней стенки гармоники брызжут во все стороны слюни, и слышал ее надрывный плач. Насиловали мою сладкоголосую девочку, которая подарила мне столько приятных минут! О которой я заботился, ценил, лелеял.

– Вот говно фашисткое, бля! – рявкнул мусор и с психу бросил ее в ячейку.

– Отдайте мне гармошку, пожалуйста!- обратился я к нему.

– Не положено! – отрезал он и заставил вынуть ремень из брюк, вытащить шнурки из ботинок.

Открылась железная дверь, и я робко переступил порог своего нового жилища. Первое, что меня встретило и жутко поразило – это густое, тяжелое зловоние. Такое, которое не встретишь нигде и никогда. Это был специфический конгломерат кислятины, мочи, табака и страха. Страха, доведенного до отчаяния! Кто думает, что страх не имеет запаха, тот глубоко ошибается. Страх – это неотъемлемый запах наших изолированных учреждений, где люди находятся в нечеловеческих условиях, как загнанные на бойню звери.

В камере стоял полумрак, и она походила на склеп. Стены были покрыты «шубой» – небольшими буграми из цемента с известью. Ее размеры составляли пять шагов в длину и два с половиной в ширину. У левой стены располагалась бетонная лежанка. Унитаз и кран не были предусмотрены; справить «нужду» можно было в определенное время два раза в день. Для этого выводили из камеры в туалет, расположенный в коридоре. В камере не было ни окон, ни вентиляции. Я сел на пол, поджав ноги, и начал думать над сложившейся ситуацией. Нужно было оценить своё положение и принять решение как действовать дальше.

«Итак, – начал я размышлять, – сначала меня спутали с наркоторговцем, но когда поняли свою ошибку, решили почему-то не отпускать. Значит, они хотят, чтобы я дал письменное признание, в котором уличил бы себя в сбыте наркотиков и на этом сфальсифицировать дело. К тому же, у них есть какая-то свидетельница, а может быть, и нет. Хотя какая разница, если захотят, то найдут. Так, что же из этого следует? Если дело будет сфальсифицировано без моих показаний, то у меня останется хоть какой-то шанс его «развалить», а если я дам показания, что будто бы продавал наркотики, то этим самым «подпишу себе приговор» и добиться правды уж точно будет невозможно. Поэтому, я ни в коем случае не должен давать показания против себя! Воистину, в моем случае молчание – золото… Это же любимая фраза моей мамы, – воскликнул я и встрепенулся.

– Бедная моя мама! – с дрожью в голосе прошептали губы вслух. – И как только она перенесёт это?! У нее же больное сердце и что с ней будет, когда ей скажут: «Ваш сын преступник, по которому плачет тюрьма». Что же будет с тобой, моя родная?… Нет, она не выдержит такого удара, а я всю свою жизнь буду проклинать себя за это. О, Боже! – сложил я ладони на груди. – Будь милостив к моим родным! Сделай со мной по воле твоей, но избавь их от всякого страдания! Пусть обойдёт их чаша сия! – закончились мои рассуждения молитвой, после которой меня потянуло в сон. Но вскоре колючий холод разбудил меня, и пришлось приседать, отжиматься, согревая себя гимнастикой.

Утром горластый сержант скомандовал:

– Борисов, на выход!

И меня повели в тот же кабинет, где я провёл незабываемый вечер. Там меня встретил лукавой улыбкой высокий, худощавый мужчина, около тридцати лет. Любезно указывая на стул, он произнёс:

– Присаживайтесь, – и, выждав паузу, продолжил, – меня зовут Олег. Я хочу вам помочь в сложившейся проблеме и, собственно говоря, поэтому я здесь, – закончил он свою речь натянутой улыбкой.

– Тогда скажите, где сейчас Татьяна – девушка, которая была со мной в машине? – спросил я.

– С ней всё в порядке, ее вчера отпустили.

«Это уже хорошо, – подумал я. – Одному мне легче будет бороться. По крайней мере, они не смогут на ней спекулировать».

– Так чем вы мне хотите помочь? – спросил я вслух.

– Я помогу решить вашу проблему, – улыбнулся он.

– И каким образом?

– Думаю, что самым выгодным! – он сделал паузу и, закурив тонкую сигарету с ментолом, продолжил, – дело в том, что месяц назад к нам поступила информация, что «некто» сбывает героин крупными партиями. У этого человека автомобиль «Тойота-Королла» белого цвета, на котором он часто появляется у театра. Мы решили провести его задержание, а тут оказались вы, как говорится – «в ненужное время, в ненужном месте». Ничего теперь не поделаешь, что сделано – то сделано, – он глубоко затянулся и, выдохнув, густой клуб дыма, продолжил виноватым тоном. – Я лично, признаю ошибки моих коллег. Они, конечно, погорячились…

– Так в чём состоит решение моей проблемы? Вы так и не сказали, – жадно ловил я его слова.

– А решение состоит вот в чём, – посмотрел он на меня в упор гипнотическим взглядом, переваливаясь через стол. – Вы подписываете доверенность на автомобиль и после этого благополучно отправляетесь домой, к своим родителям и девушке.

– Вот как? Но я не пойду на это! – отрезал я решительно.

– Ах, память моя дырявая, – театрально шлепнул себя по лбу склеротик. – Я же забыл вам сказать главное. В вашей машине нашли порошок белого цвета, и его направили на экспертизу, – в эту секунду мы сцепились взглядами, и меня бросило в жар. Я окончательно растерялся.

– По-моему, довод более, чем убедительный! Вы не находите? – многозначительно проговорил он, оголяя ряд белых зубов.

– То, что в выборе средств вы не стесняетесь, я уже понял. Но мне нужно подумать, – и с иронией добавил, – «Просите покорно, наступив на горло».

– Подумайте до вечера, – с лица посредника не сходила ядовитая улыбка.

– Ответьте мне на один вопрос, – сказал я, вставая со стула. – А вам не совестно так поступать с безвинным человеком, который потратил два года жизни на каторжных работах, чтобы купить эту машину?

– Совесть – это глас народа, а мне о себе думать надо, – отмахнулся он.

– То есть ради выгоды вы готовы на всё? – допытывался я.

– На всё или нет, вопрос риторический. Я тебе вот что скажу, – он встал со стула и, глядя в окно, продолжил спокойным тоном. – Смотришь ты на меня, как на врага народа и думаешь, что во мне ничего святого нет. Но это не так. Когда я учился в академии, то верил и в закон, и справедливость. А когда столкнулся с реалиями жизни, то понял – у нее свои правила. Короче говоря, против системы не попрёшь, иначе она тебя сломает и выбросит на помойку, – он затушил о край стола сигарету и небрежно бросил в железную урну.

– Неужели все становятся такими? Есть же исключения! Есть ведь люди, которые честно служат?!

– Исключения я допускаю, но сам их, лично не встречал, – усмехнулся он.

– Да уж! Всё равно я не могу в это поверить, – произнес я с детской наивностью.

– Твоё дело! Но на будущее запомни, студент, – «кто как может, так и гложет!» – и буду я конченым дураком, если перед моим носом будет лежать жирный кусок, а я останусь голодным.

– Спасибо за науку! Скажите, чтобы меня отвели в камеру, мне нужно подумать, – и на выходе из кабинета, обернувшись, с горечью добавил, – «Законы святы, да исполнители лихие супостаты!»