И вот я нахожусь в «привратке» легендарной тюрьмы России – «Златоустовском Остроге». Строгая тюрьма №2, на языке заключенных – «крытая», снискала себе славу одной из самых жестоких и голодных тюрем. Особенно в период 60-80-х годов, когда люди от цинги теряли зубы и сходили с ума от царившего здесь беспредела. Здесь поломано сотни, а может быть, и тысячи людских судеб. Именно здесь заключённые играли в карты на кровь, как потом я узнал, и это вызывало у меня неописуемый ужас. Проигравший сцеживал из надрезанной вены свою кровь в железную кружку, а выигравший сушил ее на огне и потом съедал, чтобы не умереть с голоду. Маленькому городку по «доброй воле» НКВД суждено было стать знаменитым не производством высококачественной стали, булата и холодного оружия, а своей кровавой тюрьмой. Не буду описывать события тех далёких лет, потому что не был их очевидцем и знаю об этом только из рассказов поседевших арестантов. Изложу только то, что видел собственными глазами и испытал на собственной шкуре.

Когда я оказался в этой тюрьме на заре XXI века, а именно в 2000 году, жизнь и режим этого заведения, конечно, значительно изменились, но были ещё на уровне, который объективно можно назвать не просто изоляцией, а большими буквами КАРА – ее влияние не покидало нас ни на секунду. Даже во сне чувствовалась ее неотступная власть.

Более убогого помещения, чем «привратка», в которой находился наш этап, трудно себе представить, – четыре стены без окон, а на их месте неизменная «шуба», которая раздражает психику любого нормального человека; бетонные лавки, кран, унитаз «крокодил», установленный на полутораметровой высоте от пола (строитель, без сомнения, был извращенцем с чувством юмора). Когда я, в дальнейшем, сиживал в «привратках», то ни разу не встречал такого отчаянного бесстыдника, который бы решился присесть на этот «пьедестал» перед всем народом и начал справлять нужду на уровне лица. «Привратка» – это такое место в тюрьме, где стоит ужаснейший, нестерпимый запах, от которого все внутренности выворачиваются наружу. Место, где обычно неугомонный народ через пять минут смолкает, потеряв дар речи. А от сырости, влаги и духоты невозможно даже зажечь спичку,- она сразу тухнет.

Когда нас стали выводить на обыск, толпа сконцентрировалась у двери, – каждый желал поскорее вырваться из этой удушливой западни. Началась давка. На пороге многие теряли чувство собственного достоинства, прорываясь на выход, – старались посильнее пихнуть соседа локтём в бок, так как выводили людей партиями по пять человек. Но вряд ли стоит осуждать такое поведение, так как оно продиктовано самой природой (подобным образом ведут себя и сперматозоиды в борьбе за жизнь).

Я прошел в комнату обыска и увидел там длинные, железные столы, на которых были разбросаны сломанные сигареты, рассыпан кучами чай, горы китайской лапши и прочей провизии. На полу был такой же хаос. Нас заставили обнажиться, и мы быстро разделись догола. Бросили вещи на грязную лавку и вышли в центр комнаты, ожидая обыска. В мою левую ногу впивались крошки лапши, а правой ногой я стоял в луже томатного соуса из-под кильки. Подвыпивший сержант ощупывал мои вещи и бросал на стол, а я смотрел на этот процесс с полным равнодушием. После досмотра вещей он подошёл ко мне и заставил поднять руки, затем, потребовал нагнуться и раздвинуть ягодицы. Я спросил: «А зачем?». Он ответил: «Для осмотра на наличие запрещенных предметов».

В замешательстве я посмотрел по сторонам, наблюдая за реакцией других заключенных. Трое отреагировали спокойно и сделали то, что от них требовали. Четвёртый быстро нагнулся, раздвинул ягодицы и громким голосом крикнул:

– Ну что, начальник, свободы там не видно?! – и громко захохотал.

Эта шутка явно не понравилась шмонщику. Он тигром рванулся к столу и все продукты, которые имел этот весёлый паренёк, смешал с вещами. На футболке и штанах паренька оказались тушёнка, сгущёнка, молоко, приправы….

– Что ты делаешь, изверг? – отчаянно взвыл парень.

– А ты ещё и выступаешь, сволота? – удивился шмонщик.

– Не имеете права, – завопили мы хором.

– Нельзя так с продуктами обращаться, – вмешался крепкий старичок с наколкой Ленина на груди. – Может, ему мать на последние деньги этот пакет собрала, а вы с ним так поступаете. Каратели!

– Молчать!!! – взревел второй шмонщик, хватаясь за резиновую палку. – О матери вспомнили, подонки!

А между тем, я обратил внимание, как третий шмонщик (всего их было пятеро), молодой, рыжеволосый детина с красным лицом, воспользовавшись общей сумятицей, украдкой набивал карманы своего кителя чужими сигаретами. Он ловко умыкнул, примерно, 3-4 пачки и в довершении этого постыдного акта, сунул в рот пару шоколадных конфет. Проделав столь бесподобный трюк, он, как ни в чём не бывало, врезался в нарастающий диспут.

– Заткнись, стар-рый чёр-рт, или я тебе помогу! Как посмотр-ришь, все вы тут святоши, забир-рай тр-ряпьё и проваливай, – картавил он с полным ртом шоколада.

– «Мыши храбры у своей норы!». Ты бы со мной так на свободе поговорил, я б тебе «показал кузькину мать»! – и старичок пригрозил кулаком.

На бойкого старичка накинулись двое и начали со всей «дури» колотить резиновыми палками. По всему залу разносились звонкие шлепки и отборная брань пожилого человека, призывавшего Сталина на справедливый суд. Не в силах больше смотреть на это избиение я кинулся их разнимать, но, не успев опомниться, я уже распластался на полу.

Вы когда-нибудь участвовали в драке нагишом? До этого момента и я, лично, никогда! Думаю, комментарии здесь будут совершенно излишни. Одно лишь добавлю – когда я растянулся на полу, принимая на себя град ударов, меня беспокоила только китайская лапша, назойливо впивавшаяся в мою спину, да неприятное скольжение по раздавленной кильке.

Спустя годы меня не покидает мысль, почему в стрессовых ситуациях человек тревожится какими-то пустяками, почти не обращая внимания на более значимые вещи?!

Можно сказать, что нам тогда повезло. После случившегося на обыске, нас не посадили в карцер (вероятно, гуманность возобладала над нашими истязателями). И мы благополучно добрались до бани. Хотя, баня – название условное, так как она оборудована только душевыми лейками.

Вот, где я впервые увидел всё многообразие тёмно-синих тату, то есть партаков на тюремном жаргоне. В основном это были лирические надписи, лики зверей, религиозная тематика. Какие-то были сделаны качественно – рукой мастера, другие грубо, даже коряво. В ряде надписей были и грамматические ошибки, например в Есенинских строках: «Как мало пройдИно дорог, как много Зделано Ашибок». К слову сказать, Сергей Есенин среди заключенных считается самым популярным и востребованным поэтом. Его нетленная поэзия красуется не только на тощих телах узников, но и на побеленных стенах, деревянных лавках.

Помню, как однажды, в компании знакомых людей я услышал байку о том, что баня в тюрьме – самое опасное место, где может произойти какой-нибудь «казус», который может непоправимо загубить судьбу человека. Например, можно поскользнуться на мыле, и упасть неудачно, зацепившись за что-нибудь… Поэтому, памятуя об этом рассказе, и народной мудрости «береженого Бог бережет», я пошёл мыться без мыла, внимательно глядя себе под ноги. Моя помывка прошла без эксцессов, и я свежий и довольный обсыхал в стороне. И вдруг, меня охватил ужас, – я смотрел на свою ладонь и не видел трёх цифр.

«Боже мой, – подумал я в сердцах, – какой я растяпа! Как я так легкомысленно мог про них забыть? – корил я себя. – Три номера, которые могут решить мою судьбу, бесследно исчезли, я просто небрежно смыл их. Что же делать?! Спросить у тех, кто рядом – исключено. Что они обо мне подумают, если я задам такой вопрос: «Дружище, ты не подскажешь, в каких «хатах» сидят «петухи»?» – и я решил положиться на удачу или, в крайнем случае, на свою силу.

После бани нас заперли, в буквальном смысле, за решётку. Она тянулась от пола до потолка, и в ширину была около метра. Как и везде здесь было очень тесно. Говорят, что природа не терпит пустоты, то же самое я бы сказал и о тюрьме. Теснота сопровождала нас повсюду – тюремное чрево было набито людьми до предела, и они забывали о своей индивидуальности, смешиваясь в одно живое месиво. Неподалёку оказался Салага. Увидев меня, он радостно воскликнул:

– Щегол, и ты здесь? – и начал быстро протискиваться в мою сторону. Обрадованный этой встрече, я крепко пожал его руку.

– Сломаешь же, верзила! – сказал он, одёрнув быстро руку. – Я слышал, вам менты бока намяли? Ты-то как, нормально?

– Пойдёт, – махнув рукой, ответил я.

– Но ты уж шибко на рожон не лезь! Конечно, за себя и близкого постоять дело святое, но менты – провокаторы, – затянул Салага рацею, – они так и рады, когда им выпадает случай нас прессонуть.

– Я это уже понял, – ответил я, насупившись.

– И какой толк, что ты боксер?! Тебя пинают, как резинового зайца, а ты и сделать ничего не можешь. А коли сделаешь, то новый срок намотают. Тут, брат, с умом ко всему подходить надо, недаром говорят: «Лиса сытее волка живёт». Вот и думай, а где-то и схитри, – постучал он пальцем по моей мокрой макушке.

– Посижу маленько, тогда и пойму что к чему,- парировал я.

– Ага, и шишек себе на лбу за это время набьёшь. Надо не просто сидеть, а вникать в эту жизнь. «Якорь-то вон, всю жизнь в море, а плавать не умеет». – Больше думай, а что не понимаешь – интересуйся.

– Ясно, – ответил я сухо, чувствуя себя мальчишкой под натиском Салагиной речи.

– Кстати, штригилёк-то (старик), с которым вы были на шмоне, тип не простой. На особом, и в крытой пару раз бывал. Дядька он авторитетный.

– А как его зовут? – заинтересовался я.

– Имя такое, что с морозу-то и не выговоришь, – засмеялся он от своей прибаутки.- Захар его зовут. При случае познакомься с ним поближе. Это он с виду такой угрюмый, а душа у него светлая, можно сказать детская.

– Хорошо. А знаешь, честно говоря, мне зеки другими представлялись… Злее что ли, или страшнее, чем на самом деле. Вот ты, например, мне кажешься нормальным, даже добродушным, – искренне признался я.

– Не спиши с выводами, – смущаясь, урезонил он, – «на расстоянии все люди хороши!». Может я и нормальный, да по мне остальных не суди. Народ весь разный, очень разный! И в большинстве своем – подлый. Я прошлым сроком пять лет со своим «близким» из одной миски хряпал. Он раньше меня освободился и заехал к моей жене передать подарок, да так у нее и остался, – сказал он опечалено. И чуть погодя, добавил, – «Друг неиспытанный, что орех не расколотый!» Эх, Аркаша, Аркаша, кто же знал, что ты такой гнилой? С женой друга…последнее дело…, – вздыхал он.

– А сейчас они вместе? – осторожно спросил я.

– А Бог их знает! Я с ними встреч не ищу, – отмахнулся он.

– Винишь ее?

– Нет, нисколько. Если кто и виноват, то только я! – Салага замолчал, и задумчиво уставился в одну точку. Наверное, вспомнил «ее».

А я решил больше не затрагивать с ним этой щекотливой темы и сам погрузился в прошлое, вспоминая, как познакомился с Таней. Это было так.

Однажды, я провел приятный вечер в обществе своего друга, – выпускника нашего университета, с которым мы строили планы о создании общественной организации. Мы долго спорили, шутили и плавно перешли к мечтам, представляя себя успешными адвокатами, эдакими современными рыцарями, защищающими права угнетенных граждан. Борцами за правду и справедливость! Окрыленный блестящей перспективой и чувством собственного достоинства я, не спеша, возвращался домой, лишь местами ускоряясь, чтобы с разбегу проскользить по застывшим мартовским лужам. Был поздний час и поэтому улицы были почти пусты. Взяв с разбегу очередную ледяную лужу, я поравнялся с двумя барышнями, которые направлялись со мной в одном направлении и беспечно смеялись. Моего носа коснулся тонкий, приятный аромат французских духов, от которого у меня пробежали мурашки по коже. Вдруг, к ним большими шагами подскочил здоровенный мужик, протиснулся между ними, обхватил за талии и наглым, пьяным голосом начал:

– Ну что, девульки, погуляем?! – Девушки ему начали что-то объяснять, стараясь избавиться от грубого спутника, но он не унимался. Предлагал выпить в соседнем кафе, вместе отдохнуть…

Не в силах больше терпеть хамства этого соблазнителя, я ему крикнул:

– Мужик, не наглей!

– Это ты мне? – выдохнул он удивленно, оттопыривая нижнюю губу.

– Эти девушки со мной, просто я отстал от них немного, – в глазах девушек я увидел одобрение.

– Не трынди, – выпалил его пьяный рот, и мужик схватил меня за ворот куртки (вот русский характер, – ему хоть драться, хоть с девчонкой обниматься – все одно).

В голове у меня мелькнула мысль – нужно бить, иначе он ударит первый. И это намерение я без промедления исполнил. Он упал без чувств. Дамы стояли как вкопанные. Наконец, одна встрепенулась, и я услышал голос – сиплый контральто: «Спасибо вам!»

Не успел я ответить, как несчастный ловелас ожил и трубным голосом взревел: «Ко-о-ля, Ко-о-ля! Грей! А-а-а…».

И к своему изумлению, я увидел бегущую, прямо на меня большую собаку породы немецкая овчарка, а со стороны кафе на его крик к нам метнулся какой-то косолапый пролетарий в замызганном полушубке. Встал вопрос – утекать, что есть сил или остаться? Остаться или утекать? Но мне стало стыдно перед слабым полом, и я остался. Скажите, что я поступил смело? Нет, – гордость победила страх! В общем, из этой ситуации я вышел побежденным: в изодранной клочьями куртке и массой синяков. Оправившись, я уныло побрел домой, и по пути встретил уже знакомых гражданок. Они сидели на деревянной лавочке, и громко о чём-то спорили. Одна из них встала, и подошла ко мне.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она сочувственно.

Я промолчал.

– Жаль, что так вышло, – грустным тоном продолжила она, рассматривая мою рваную куртку.

– Шарахаться не нужно допоздна! – ответил я ей грубо, и направился к подъезду своего дома. Вставив ключ в дверь подъезда, подумал я с досадой: «Какие у нее все-таки очаровательные глаза, и такие милые, капризные губы. Классная девчонка, зря я с ней так…».

Вдруг, из-за спины я услышал ее приятный голос:

– Постойте, возьмите мой номер телефона. Буду рада, если вы мне позвоните. Спасибо вам за всё, – и ее губы коснулись моей щеки. Я проводил ее зачарованным взглядом, и крепко сжал в ладони ее визитную карточку.

– Я обязательно позвоню! – произнёс я шепотом, будто во сне…

***

Мои воспоминания прервал голос сержанта:

– Борисов здесь?

– Да, здесь, – ответил я.

– Готовься! Скоро отведу тебя на УПМ, – сообщил он и побежал вверх по лестницам, гремя связкой ключей.

– Вот так да, ты что – «малолетка»? – удивленно спросил меня Салага.

– Через месяц восемнадцать будет, – ответил я гордо.

– Да?! Не подумал бы! – сказал он, как-то растерянно.

– А что не так?

– В общем-то, ничего. Просто дури на малолетке много, сплошной беспредел, в котором и сам черт ногу сломит, – с явной тревогой и досадой промолвил Салага. – Вот тебе для примера. Недавно к нам малява приходит, в которой малолетки пишут, что случайно увидели, как их сокамерник дрочил. И спрашивают: «Что с ним за это сделать?». Мы отвечаем: «Ничего, пусть помоет руки, и все». А они нам в ответ: «Поздно, мы его уже опустили». Пробуем объяснить, что делать этого нельзя, ваши действия называются беспределом. А они отвечают: «Всё нормально – мы уже «опустили» и того, кто его «опускал». Вот такие дела! С ровного места двое стали «петухами». И так на «малолетке» во всем, куда не кинь всё клин.

– Так как же там сидеть? Если ни за что друг друга опускают? – спросил я взволнованно.

– Как, как… Осторожно! Главное за языком следи, от него все проблемы. «Слово не воробей, вылетит, не поймаешь», – и, задумавшись, добавил, – это ты не поймаешь! – А малолетки мигом подхватят, потом не отбрешешься!

Слова моего наставника, точно булыжники падали на мою голову и я с трудом находил в себе силы, чтобы не показать испуга. Я был охвачен ужасом, ноги становились ватными, и только благодаря тесноте я продолжал стоять.

– Ну, крепись! Месяц – это недолго, уж как-нибудь проплывешь. Только запомни одну вещь. «Трамвайка», которую тебе придется пройти на «малолетке», придумана не людьми. Это не понятия, а мусорской наворот, которым подавляется детская психика. Менты всегда работают по принципу «когда кошки дерутся, мыши радуются», поэтому и насаждается всякая гадость, чтобы мы сами себя сожрали. Понимаешь, что я говорю? – посмотрел он на меня в упор.

– Вроде да. Но пока своими глазами не увидишь, понимается как-то смутно.

– И ещё вот что. Там в каждой хате сидят так называемые батьки, кто их так и зачем прозвал, остаётся догадываться. Ведь у нас, на «взросляке» батька?ми воров называют. Батьки на «малолетке» вроде воспитателей и следят за порядком в камере, хотя, по сути, поддерживают беспредел.

– Так эти батьки тоже заключенные? – удивился я.

– Конечно! Только стрёмные заключённые, потому что выполняют ментовские функции, – работают на администрацию. И, кстати говоря, всех таких холуев поголовно называют краснопузыми или проще красными. А порядочных арестантов чёрными.

– А почему они становятся красными? – с трудом понимал я.

– Причин много, но мотиваций две: обладать определённой властью, унижая других и получать от администрации какие-нибудь льготы. Но обычно «красными» становятся трусливые, с больной психикой люди, в основном с садистскими наклонностями.

– Выходит, что одни зеки открыто унижают других зеков? – удивился я.

– Да, и открыто и скрытно. А теперь сам рассуди, – какой нормальный человек с чувством собственного достоинства, элементарными моральными принципами будет жестоко и подло притеснять себе подобных? Да они точно раковые клетки, которые уничтожают иммунитет в организме. А мы единый организм. Они нас уничтожают, а потом и сами погибают от собственной заразы. Ты слышал о таких извергах, которых в войну у фашистов «капо?» называли? Ну, или скажем бандеровцы?

– Да, читал об этом.

– Ну, вот тебе и сравнение! – Салага по-отечески крепко сжал мои плечи и, глядя в упор произнес ободряющим тоном, – не бойся никого и не унывай! Грехов своих бояться надо и Господа Бога. Через месяц увидимся, я тебе обещаю, – он обнял меня и протянул в подарок свои чётки. – Держи, нервы будешь успокаивать.

Вскоре меня вывели из клетки и повели по узким, вонючим коридорам подвала навстречу безумию, жестокости и горю. Большая часть подвала была затоплена, и нам с сержантом приходилось скакать по деревянным настилам. Чем ниже мы спускались, тем становилось холоднее. Черный туннель змеей извивался в недрах тюрьмы и, казалось, ему нет ни конца, ни края. С каждым шагом становилось все страшнее и страшнее. В какой-то момент я почувствовал робкий душевный трепет. Пришло осознание, что это путь в один конец. Я в Лабиринте, где обитает кровожадный Минотавр, и я один из тех тысяч, кого отправили на съедение этому чудовищному монстру. Во мне не было героизма Тесея, чтобы сражаться с этой ненасытной тварью и, к сожалению, клубка Ариадны, чтобы не заблудиться там.

Наконец мы пришли на этаж малолеток и свернули в каптёрку, чтобы меня переодели. Там забрали мою одежду, а взамен ее выдали чёрную робу и кирзовые ботинки. Роба была мне настолько мала, что рукава куртки едва прикрывали локти, а длина штанов была еще экстравагантней, – они были чуть ниже икр и смахивали на бриджи. С обувью тоже вышла беда, – при моем 44 размере мне достались ботинки 42 размера. В этом горе-наряде мне было неудобно и досадно. Посмотревшись в зеркало, я вспомнил свою учительницу французского языка и подумал: «Вот теперь, Анна Николаевна, вы бы не сказали мне comme il faut, а прозвали бы меня bouffon, шутом».