На следующий день Татарин обратился ко мне с таким вопросом.

– Скажи, ты считаешь себя духовитым?

– Раньше считал, а сейчас нет, – ответил я ему.

– Почему? – удивился он.

– Потому, что я не делаю того, чего от меня требует совесть.

– Получается, что ты лицемер что ли?! Или приспособленец? – прищурился он хитро.

– Да, наверное, – ответил я нехотя.

– О-о, так приспособленцам не место среди людей. От них всегда нужно ждать какой-нибудь заподлянки, – со злорадной ухмылкой произнес он.

– По-моему, мы с тобой, Татарин, разговариваем на разных языках. Я тебе говорю, что долг или совесть от меня требует делать одно, а я по своей слабости этого не делаю, боюсь за свое благополучие. Но на откровенную подлость я вряд ли способен!

– Ты все как-то заумно говоришь. Несешь всякую пургу, которую и сам-то не понимаешь, – не найдя ничего более достойного в своей голове, произнес Татарин.

– Очень даже понимаю, и могу тебе пояснить за каждую букву, сказанную мной. А вот тебе, с твоими мозгами, на «взросляке» туго придётся.

– Ты чего базаришь?! – его карикатурная физиономия изобразила гнев. – Посмотрим, кому туго будет. У тебя душка-то… только на х.. намазать! Я прошлым сроком со шконаря с веревкой прыгал, а ты-то сможешь, лошара? – пучил он налитые кровью глаза.

– Ну, если у тебя на какую-то хрень духа хватило, значит и у меня хватит, – парировал я.

– Во! Слышали, пацаны? – призывал он в свидетели всю камеру. – Я его за язык не тянул, он сам сказал, что прыгнет. Давай веревку, Кислый.

Я еще не знал, в чем заключается этот «опыт», но ни чего хорошего от этого не ждал. «Черт! – подумал я, – как можно было клюнуть на эту дешёвую провокацию. Сейчас точно придется шею свернуть». Но каково же было мое удивление, когда мне подали крепкую капроновую веревку, длиной чуть больше метра и сказали привязать ее на узел к мошонке. Все в камере с любопытством наблюдали за мной, а батёк ехидно улыбался. Ждали моей реакции.

– Я не буду этого делать, – отрезал я.

– Оп-па-на! Да ты что ли баба? Не-е-е, так не пойдёт, «пацан сказал, пацан сделал!» А я тебя за язык не тянул! – злобно произнес Татарин.

– Хорошо! Как ее привязывать? – спросил я, и вспомнил слова Салаги: «Следи за своим языком, «слово не воробей, вылетит, не поймаешь». – Как ты был прав, – подумал я, тяжело вздыхая.

– Вяжи ее прямо под корень, вместе с яйцами и членом. И потуже, чтобы веревка не слетела, – командовал садист.

– Готово, – промолвил я, сделав, как он сказал.

– Теперь залазь на второй ярус, – диктовал Татарин. Понимая, что мне придётся подчиниться, я полез туда, куда он указал.

– Вот так! – Татарин крепко привязал дрогой конец веревки к шконке и подергал ее, проверив прочность и надежность узла.

– А это, чтобы тебе не так страшно было прыгать. – Завязал он мне полотенцем глаза.

В нерешительности совершить роковой прыжок, я сидел, свесив ноги, и лихорадочно рассуждал: «Может, мне повезет и длина веревки окажется достаточной, чтобы я приземлился на ноги и не оторвал себе член? Нет, это исключено – высота шконки в два раза больше, чем длина веревки. Всё они предусмотрели, чтобы еще в середине полета у меня яйца оторвались к чертам собачим. Я буду валяться на полу, а «они» повиснут на веревке. Блин, зачем я так туго завязал веревку? – вон как в мошонке пульсирует. Хотя, не все ли равно, если скоро без «хозяйства» останусь.- вздохнул я.- Еще глаза завязали, суки позорные! Наверное, для того, чтобы я себе еще и башку разбил об пол… Э-эх, Таня, знала бы ты, что сейчас со мной происходит…,- готов я был заплакать от обиды.

– Ну, ты чё? Замерз что ли? Прыгай! – гаркнул в ухо Татарин.

– Пацаны, может не стоит?! А? – обратился я к ним с последней надеждой.

– Не надо было трепаться! Слово не воробей…

– Да пошёл ты! – крикнул я, и полетел в черную пропасть.

Ожидая резкую боль ниже пояса, я совсем забыл о ногах. Поэтому приземлился крайне неудачно, протаранив головой пол и следом стену. Я лежал молча, прислушиваясь к своим ощущениям. Было страшно снять повязку и увидеть висящие на веревке органы. Раздался громкий хохот, – публику очень позабавил мой неудачный прыжок. Наконец, я сдернул с лица полотенце и увидел… только то, что через пояс моих штанов торчал конец веревки. Оказывается, пока я сидел на шконке с завязанными глазами «добродушные озорники» хитроумный узел быстро развязали. Спасибо им за это. Иначе, я бы никогда не услышал звонкие голоса своих детишек.