После общения с Антоновичем меня больше беспокоило не то, чего я боялся, не положение секретного сотрудника оперчасти учреждения, а обычные бытовые проблемы. И огромное количество моих кредиторов.

Люди, которым я был должен, были повсюду. С некоторыми еще можно было нормально разговаривать, они понимали мои проблемы и проблемы моих должников, на которые я постоянно ссылался. Эти  хоть иногда, при встрече меня где-то на продоле, и спрашивали «Ну что там?», но это не было болезненно. Я или отшучивался «А кому сейчас легко?» Или долго,  с импонирующим людям уважением, объяснял все возникшие сложности.

Как, например, отсутствие свиданок у тех, кто должен был мне самому.

Еще я сваливал всё на мусоров, которые не давали мне проходу,  шманали по поводу и без и отбирали у меня чужие деньги.

Некоторые понимали. И, для того, чтобы не портить с таким нужным человеком, как я, отношения, соглашались ждать до утра, до вечера, до вечерней проверки, до отбоя, до дня выдачи посылок (среды), до чьей-то свиданки.

Но бывали и другие случаи.

Тот же Франек, будучи должным мне на момент своего переезда на соседнюю трехэтажку, рассчитавшийся со мной и уже успевший дать мне на реализацию товар, выигранный у своих новых партнеров по играм на тамошних отрядах, доставал меня ежедневно и без особой жалости.

У него был специальный человек, конь, который за пару сигарет стоял у забора со стороны его отряда, звал меня через стометровку (благо, что наши локалки были напротив), и когда я выходил, на пол лагеря кричал: «Франек спрашивал, шо там? Когда ты рассчитаешься?».

Кроме того.  Когда я заходил к нему в гости, чтобы отчитаться о реализации данных  мне продуктах, чаях и сигаретах, этот старый еврей вкрадчиво уговаривал меня согласиться в качестве расчета за долги делать на промке норму камней для кого-то из его новых знакомых. Пока я был совершенно не готов к тому, что бы «бить» за кого-то норму. Тогда я был уверен, что это почти  то же самое, что и стирать кому-то носки. Только через какое-то время я пересмотрел свои взгляды на этот вопрос.

Делать обычную мужицкую работу, плести сетку или изготавливать брусчатку, даже если не только для себя, а еще для кого-то за плату, не было чем-то зазорным. Другое дело, что некоторые мужики, попав по тем или иным причинам в постоянную зависимость от кого-то из блатных, были вынуждены не только норму выполнять, а и насущные потребности обслуживать. Хлеб со столовой носить,  готовить еду или даже белье стирать. Часто без какого-то дополнительного вознаграждения.

В такое положение попадали разными путями. Одни проигрывали и не могли отдать  игровой долг вовремя или вообще. Другие позволяли себе сказать что-то не то. Такое, что не удавалось обосновать на сходняке. Из-за чего оказывались должны деньги, не могли отдать и были вынуждены отрабатывать.

Некоторые являлись жертвами обыкновенных провокаций.

Вспоминаю, например, такой случай.

Два киевских пацана, условно назовем их Дима и Женя, нуждались в такого рода помощнике. Пользоваться чьими-то платными услугами, тех, кто становились конями добровольно, за чай-сигареты (а были и такие), у них не было желания или не хватало средств. Но статус, к которому они стремились, статус «понимающих», требовал наличия своего коня. Человека, который  носил бы пайки со столовой, убирал за них в хате, бегал по разным мелким поручениям, выполнял бы норму на промке.

Выход был найден таким способом. Жил на отряде «мужичок».  Так называют мужиков, которые не пользуются особым уважением и потенциально могут стать шнырями или чертями. Зеки в общей своей массе являются неплохими психологами и  таких людей, характеризующихся инертностью, безразличием и  склонностью к попрошайничеству,  мужиками не называют. Мужик звучит гордо! А «мужичок» – так себе, не рыба ни мясо.

Толик (такое имя было у описываемого персонажа), до того, как попал в киевскую тюрьму, а с неё на 76-ю зону, жил в каком-то райцентре Киевской области.  Дима с Женей отнеслись к нему поначалу, как почти к земляку. По крайней мере, он так об этом думал.

Толя «грелся», как говорят на зоне,  весьма средненько. На свиданки он не ходил. Родным его тяжело было ездить из Киевской области в Ровенскую и привозить целые баулы. Однако не очень богатые посылки с килограммом чая и тридцатью положенными пачками Примы ему высылали регулярно. Раз в два месяца.

Конечно же, тридцать пачек на два месяца не растянешь. Поэтому Толик весьма часто позволял себе стрелять сигареты у пацанов с отряда. Чаще всего, как раз, у Димы и Жени.

В том, чтобы просить у кого-то закурить, при отсутствии сигарет у себя самого, ничего предосудительного нет. Это жизнь. Сегодня ты мне поможешь, завтра я выйду со свидания или получу посылку, и отблагодарю. Но не зря зеки тех еще времен придумали поговорку «Не верь, не бойся, не проси!». А если уж позволяешь себе просить, то думай у кого, и во что это может вылиться. Потому что люди и на свободе не так уж часто совершают какие-то добрые дела из чистого альтруизма, а уж на зоне это вообще редчайшие случаи.

Наш Толик регулярно просил у киевлян сигареты, и в один прекрасный для них и совсем не прекрасный для него момент, Дима с Женей решили использовать вредную Толину привычку с выгодой для себя. Напомню, что перед ними стояла необходимость обзавестись помощником. Конем, или как еще их называют юморные зеки, «младшим семейником».

Задумано было так. Зная, что будет такой момент, когда Толик подойдет к кому-то из них двоих очередной раз просить закурить, парни договорились действовать по схеме. Тот, к кому он обратится, например Женя, дает разрешение зайти к ним в кубрик и взять в тумбочке сигарету. За этим занятием Толика должен был застать Дима. И спросить, кто «дал ему добро» по их тумбочке лазить.

Само собой Толик сказал бы, что «вот только что ему Женя разрешил». Дима якобы не должен был этому верить, и повел бы Толика уточнять этот момент у Жени. Последний, в свою очередь, должен был сразу отрицать, что разрешал бедняге заходить в хату, открывать тумбочку и брать в ней что бы то ни было. Факт крысятничества был бы налицо. Любой смотрящий решил бы этот рамс в пользу киевлян, ведь все свелось бы к слову Толика против слова Жени. А у Жени с Димой, как ни крути, заслуг перед общим было гораздо больше.

Так и произошло. Во время сходняка, на котором решался вопрос об объявлении Толика крысой, на крики, жалобы и слезы последнего, никто и не обращал внимания. Но это еще не все. Бедняге было предъявлено, что из тумбочки пропали деньги. Которые там, якобы, были. Сумма значения не имела. Важен был тот факт, что Толик автоматически превратился в должника «понимающих» пацанов, а, значит, должен был отработать.

Таким образом, он становился не просто крысой и еще одним шнырем на отряде, а конем Димы и Жени. До тех пор, пока он не отработает свой долг перед ними (срок был назначен год), его даже не должны были привлекать к уборке отряда,  не могли ставить на шары для всех. Отрабатывать перед общим ему предстояло уже после погашения «долга» перед основными своими хозяевами.

Вариант расчета с долгами, который предлагал Франек, изготовление нормы брусчатки за пять долларов в месяц, меня совершенно не устраивал. Такой вариант, конечно, не был тем же самым, что произошло с Толиком, про которого я только что рассказывал. Но, как ни крути, это был бы еще один шаг вниз по лестнице зоновского статуса.

Для моей психики это было, конечно, нелегким испытанием. Каждый вечер после отбоя лежать в наре и представлять себя, стоящего за станком в третьем цеху, разбивающим булыги при помощи зубила и молотка и обрабатывающего их до состояния кубика размером 5х5х5 сантиметров, а потом отчитывающегося  перед друзьями Франека, которые будут забирать у меня готовые камни.  Я вряд ли мог себе предположить возможность того, что  научусь их делать вообще.

Еще я был должен многим со своей локалки. Двум грузинам с одиннадцатого отряда. Коле, сидевшему за хищения, «другу» начальника отряда Мыкытовыча и  начальника санчасти Владимировича, про которого я  писал в предыдущих главах.

Также я был постоянно должен киевскому пацану Вите со звучным погонялом Якудза. Он запомнился мне совершенно несвойственной многим, виденным мною до того бандитам, порядочностью.

Интересно, что после первого свидания Якудзы со своими парнями (из еще одной на тот момент знаменитой киевской бригады) мой «друг» и «благодетель» Витя Кикер сразу «подтянул» к себе и его. Конечно, к последнему приехали друзья на двух шестисотых Мерседесах!

Вообще, то кратковременное свидание, было совершенно уникальным. Дело в том, что на свидания вообще, и на краткие в частности, осужденного могут заказать не позднее пяти часов дня.  Витю Якудзу вызвали уже около семи вечера. Вернулся он оттуда уже после ночной, одиннадцатичасовой проверки.

Оказалось, что ребята на двух Мерсах немного заблудились во время поисков той единственной дороги, которая ведет к  лагерю. Первым встреченным местным жителем, у которого они поинтересовались правильным маршрутом, оказался не кто иной, как начальник второго цеха.

Владимиру Николаевичу пришлось сесть в одну из машин и побыть проводником по дорогам Володимирецкого района Ровенской области. Ну а кроме этого он еще и договорился с дежурной сменой о том, чтобы Якудзу вызвали с отряда после семи вечера и приняли передачу. Передачу, поразившую Кикера своим объемом и качеством переданных продуктов. Выносили эти сумки не петухи и шныри, а сами контролеры, дежурившие в ту ночь.

Хорошие отношения двух Викторов – Кикера и Якудзы – продлились от свидания первого до свидания второго. Бригадир парней на Мерседесах довольно таки быстро разобрался в причинах такой внезапно возникшей дружбы. И так как он был человеком вполне самодостаточным и  не нуждающимся в чьей-то дополнительной поддержке, как материальной, так и моральной, пользы в такой дружбе для себя не увидел.

У меня с Якудзой отношения были поначалу чисто деловые. Однако, так как он не ходил на промку (что сразу же устроил прокатившийся на Мерседесе Николаевич), свободное время необходимо было занимать е ему. Якудза читал какие-то книги по восточной философии, рисовал в свободное время иероглифы в личной тетради, иногда выходил на спортгородок сделать пару упражнений.

Как и многие другие, Витя нуждался в общении. Через некоторое время я стал одним из немногих его собеседников, с которыми он мог поговорить на интересующие его темы. Разговор об эзотерическом буддизме и конфуцианской философии я поддержать мог. Да и самому мне иногда приятно было поговорить с этим Витей, спрятавшись у него в кубрике от поджидавших меня на коридоре проблем.

Или то, что я был единственным интересным для Якудзы собеседником, или просто чувство жалости по отношению ко мне, смешанное с потребностью зарабатывать положительную карму, приносило мне определенные бонусы. С каждого свидания он помогал мне сигаретами (сам Витя не курил), продуктами (которыми он угощал лично меня, не желая, чтобы я ими рассчитывался с долгами) и даже наличными деньгами. Я как бы был ему их должен. Но периодически Якудза списывал мне эти долги, что очень облегчало мое положение. 

Остальных моих кредиторов мне уже и не вспомнить. Было их много, почти в каждом кубрике на всех трех этажах. И на соседних локалках. Сравнительно большие суммы я был должен трем-четырем человекам, но те, кто одолжил мне пару пачек сигарет, создавали ужасную антирекламу. Вскоре уже все практически знали, что ничего под реализацию давать мне нельзя. А приобретать за свои средства, чтобы потом продавать, я не мог. По причине отсутствия этих самых средств. Как только что-то удавалось заработать, или одолжить у того же Якудзы, приходили самые решительные кредиторы и все забирали. Бизнес приблизился к полному коллапсу.

Выпутаться из такой ситуации мне помогло чудо.

Это был уже конец 1998-го года. Декабрь месяц. На зоне начали развивать производство брусчатки.

Производственный процесс выглядел таким образом. Осужденному выдавали железный молоток, зубило с победитовой напайкой, ставили перед станком. Станком являлся устанавливаемый на шлакоблоки металлический контейнер, внутрь которого насыпался песок вперемешку с щебнем. Сам контейнер был не очень большим, площадь рабочей поверхности  около квадратного метра.

Работяга выбирал из привезенной с карьера самосвалом кучи битых булыг заготовку – каменюку весом до половины центнера, тащил к станку, забрасывал на него и принимался обрабатывать. При помощи тех самых  молотка и зубила.

Сначала нужно было разбить булыгу на части. Чтобы из полученных камней можно было делать кубики разных фракций. Стандартные размеры их могли быть такие: 15х15х15, 10х10х10, 7х7х7  и 5х5х5 сантиметров. Зеки прозвали готовые камни «зареками». Вероятно, по аналогии с кубиками для игры в нарды.

С самого начала работа считалась очень тяжелой. Норма выработки была совсем небольшая. Хватало принести на приёмку 7 «десяток». Однако тогда казалось, что и эти семь камней при норме десять, сделать за смену получится не у каждого.

Наш отряд приписали к третьему цеху. В этом цеху производство брусчатки началось раньше, чем в остальных.

Сам по себе этот цех был немного теплее, чем второй. Там по стенам шли трубы с теплой водой. Хотя в разгар зимы, при морозах в -20, это не очень спасало.

На работу выходили в три смены. С первой все понятно. С 7:30 по 16:30. Вторая смена – вечерняя. Выход на промзону в половину седьмого, съем с работы в полвторого ночи. Третья же смена мне запомнилась как самая экстремальная. С 2:00 до 9:00.

Две последние недели 1998-го года я ходил как раз в третью смену. Это был какой-то сплошной полусон. Придя с работы (а по пути с промки мы заходили в столовую на «завтрак»), единственным желанием было «упасть в нару». В три часа нужно было проснуться и сходить на обед. Потом, в 5 часов, проверка. Затем, через полчаса где-то, ужин. Вечером вроде бы приходишь в себя, идешь смотреть телевизор или делами какими-то занимаешься (переговоры с кредиторами проводишь), а по отбою, в 22:00 опять хочется спать. Телевизор до вывода на работу, то есть до половины второго, смотреть нельзя. Единственное что можно – опять лечь на нару.

Хочешь - не хочешь, а засыпаешь. Около часу ночи по кубрикам начинает ходить ночной дневальный и будит всех, кто должен ночью идти на промку. Именно тех, кто должен идти. Потому что из двадцати человек числившихся  в третью смену по разнарядке, на работу выходило в лучшем случае десять. Остальных нарядчик специально ставил в ночь, чтобы у начальства было  меньше возможностей и желания контролировать их  выход на работу. Речь идет о тех, кто платил, чтобы туда не ходить.

Я, по причине полного отсутствия средств, на работу ходить был должен. Даже родная санчасть не очень охотно помогала мне с освобождениями. Причина та же. Не находилось элементарной пачки сигарет для небольшого презента.     И вот, когда меня в час ночи будил шнырь, толкая за плечо и тихо, чтобы не проснулись  другие жители кубрика, те, кто не ходил в третью смену, говорил: «Вставай, на работу!», я просыпался, одевал сапоги, фуфайку, шапку, садился обратно на нару и опять засыпал.

Несколько раз бывало, что просыпался потом я уже по подъему. В 6 утра. Иногда дневальный будил повторно. А еще бывало, правда редко, что вывод в ночную смену контролировался кем-то из дежурных офицеров и они приходили на отряд, заставляли шныря подымать тех, кто не вышел на смену не заплатив.

Ну а те дни, когда мне все-таки удавалось проснуться и собраться на работу, запомнились навсегда. Зима тогда была холодная. Как и две предыдущие. Было несколько ночей, когда температура опускалась ниже тридцати градусов. В таких случаях даже не было положенного утреннего построения на улице для проверки. Контролеры ходили по отрядам и считали осужденных в помещениях. Но на промку идти было обязательно.

Ночной пейзаж, открывавшийся взгляду при выходе с барака, напоминал виденные в любимых мной с детства фантастических книгах, иллюстрации. Планета Нептун. Или Плутон. Далекие фонари скорее напоминают звезды. Снег. Мороз.

Мороз такой, что приходилось одевать не одну фуфайку, а две. А если не завязать «уши» шапки, свои уши были бы отморожены за десять минут.

Вереница зеков, идущих по стометровке, хрустя снегом, тоже напоминала первопроходцев космоса.

Вахта, зачтение карточек.

Потом третий цех.

В цеху тепло. Где-то минус пять.

Никогда не забуду, как один раз, в начале смены, я варил чай. Электрическая розетка находилась не в раздевалке или в шурше, а в самом цеху. Для кипячения воды применялась стеклянная банка емкостью литр и специальный нагревательный прибор, называющийся «машина». «Машина» представляла собой две металлические пластины размером не больше 3х5 сантиметров, которые ниткой привязывались друг к другу. Между пластинами вставлялся какой-то изолятор – дерево или пластмасса. К конструкции шли электрические провода, которые, в свою очередь, без всякой вилки, могли вставляться в розетку.

Таким агрегатом пол литра воды доводились до кипения за сорок секунд.

Перед началом каждой смены зек должен чифирнуть. Без крепкого чая вообще-то, и невозможно прийти в себя (полтретьего ночи все-таки). Да и просто согреться тоже необходимо.

Я взял банку, налил в неё ледяной воды до половины, поставил на полку около розетки, вставил  провода.   Аппарат загудел и через тридцать секунд вода забурлила. При моей попытке поднять банку за горлышко, посуда разделилась на две части. На  нижнюю, с кипятком, и верхнюю, остававшуюся холодной. Стекло оказалось  как будто разрезано алмазом.

Как мне тогда тяжело не было, но зареки я еще сам не бил. Были люди, которым жилось тяжелее, чем мне. За совместное чаепитие и десяток сигарет без фильтра норму для меня делал еще один любопытный человек. Борис Леонидович Коптельцев.

Срока у Бори было десять лет, с 90-го года по 2000-й. Тоже убийство. Которого тоже могло бы и не случиться, если бы не поведение самого потерпевшего. На момент совершения Леонидович уже был пенсионером вооруженных сил СССР, бывшим моряком-подводником. Родных и близких у него или не было вообще, или жили они очень далеко. Поэтому с самого первого дня в колонии он старался выживать за счет своих собственных способностей.

В течение первых четырех лет ему это неплохо удавалось благодаря проекту по выращиванию шампиньонов. Он смог убедить лагерное начальство в возможности его реализации и коммерческой выгоде. Для практического осуществления бизнес-плана, в котором имелись точные цифры и сроки, Борису Леонидовичу и его компаньону был выделен участок земли. Небольшой, метров десять в длину и три в ширину. Находился который, как это не смешно, прямо под окнами оперчасти. 

Борис с Виталием (так завали компаньона) написали письма в разные фирмы, продающие грибную рассаду по почте. Адреса были найдены в газетах.

Рассаду действительно прислали. «Грибники», а так их обоих вскоре стал называть весь лагерь, оплатили присланный рассадный материал, мицелий, с лицевого счета одного из партнеров. Затем рассада была высажена на выделенном участке по всем правилам разведения грибов.

В первый год урожая не было. Правда, объяснить это еще было возможно при помощи науки агрономии. Грибы за год урожая не дают. Надо минимум два года.

Не было урожая и на второй год. А это уже стало вызывать вопросы со стороны администрации. Но Боря смог рассказать начальству, что разведение грибов – процесс, требующий терпения, труда и точного соблюдения технологии. А в ней, в технологии, и была допущена ошибка. Саму рассаду нельзя было выращивать сразу в земле. Сначала нужно было прорастить её в темном и влажном помещении. Типа подвала.

Для бизнеса по выращиванию шампиньонов на третий год был выделен еще и подвал.  В здании второго цеха. Боря настолько красочно расписывал возможные выгоды, так убедительно рассказывал о том, как зоновские грибы будут покупать рестораны находящихся вокруг районных центров и даже самого города Ровно, сколько будет иметь лично начальник лагеря и сколько останется начальнику оперчасти, что администрация не удержалась.

Сложно сказать, что помешало и этой, подвальной, рассаде превратиться в грибной урожай на четвертый год проекта. Но когда грибы не выросли опять, грибникам было предложено искать себе обычную зековскую  работу. По-хорошему.

Не будучи особым приверженцем понятий, используя свое умение общаться с администрацией, в том числе и начальником оперчасти,  Боря смог устроиться дневальным на свидание. Это, конечно же, было не выращивание грибов. Где можно было ничего не делать вообще. Но  доход от выноса передач сверх положенных позволял безбедно  существовать и компенсировал постоянную нервотрепку, без которой работа на такой должности была невозможна.

Не знаю, за что его оттуда сняли, но к моменту нашего знакомства, в 1997-м году, Леонидович работал на общих работах. Как и большинство обычных осужденных. Но он был доволен уже тем, что больше половины его срока уже прошли и провел он эту половину очень неплохо. Учитывая, опять же, тот факт, что на свидания он не ходил и посылок не получал.

Оставшуюся часть  своих 10 лет он был готов трусить паклю, плести овощную сетку, бить брусчатку, делать другую мужицкую работу. Выполняя норму при этом не только себе, но и тем, кто с ним сможет договориться. По тарифу одна пачка сигарет без фильтра за одно сменное задание.

Как я уже писал, мне Борина помощь обходилась в совместное чаепитие и десяток сигарет. Где-то столько мне удавалось ежедневно экономить за счет текущей коммерческой деятельности и невозврата кредиторам.

Стоя около Бориного станка в третьем цеху, наблюдая за процессом изготовления камня, думал я о том, что с Нового, 1999-го года придется мне самому становиться около Леонидовича, брать молоток, зубило и обрабатывать брусчатку. Не только себе, а и друзьям Франека в третьем цеху.

Однако, глядя на оптимизм Грибника, на то, что он не сильно страдает от необходимости зарабатывать на насущные потребности при помощи холодного инструмента,  думалось, что и это еще не будет концом жизни. Вот только как быть с теми кредиторами, кто начинал угрожать физической расправой. В случае невозврата долгов до Нового года. А начали появляться и такие. Которые предупредили, что 1 января мне не поможет даже мой смотрящий, который в большинстве случаев становился на мою сторону или просто переводил мои долги в общак, списывая их потом на счет скуренных сигарет Мальборо.

Окружающая же обстановка, холодный 3-й цех в три часа ночи, оптимизма не добавлял.

30-го декабря под давлением всех проблем я был уже на грани нервного срыва.

Возвратившись после ночной смены на отряд, ложась в 9 утра спать, не хотелось уже ничего вообще. Ни думать о том, что будет через день, ни о том, как встречать Новый год, ни о том, идти ли на обед. Поэтому на вопрос кого-то из соседей по кубрику, будить ли меня в столовую я ответил только: «Нет, в столовую не будить. И вообще не трогать меня. Будить только если случится чудо!»

Интересно то, что кому бы я и что не был должен, кому и что ни было бы необходимо, пока я спал, будить меня было нельзя. Даже смотрящий делал это только в самых крайних случаях, когда срочно были нужны  или сигареты, или шоколад на презент для кого-то из администрации. Сон – святое. Нарушать это правило, по понятиям, нельзя никому.  Это не касалось только  крыс и обиженных. Но и их тоже не будили без особой необходимости.

Сказав, что меня можно будить только в случае чуда, я имел в виду, конечно же, свидание. К тому времени я не был там около года. Посылок тоже не получал довольно долго. И хотя желание пойти на свидание и решить за счет передачи свои проблемы, было у меня огромным, я трезво предполагал, что жена ко мне уже вряд ли приедет, а на друзей я тогда особенно не рассчитывал.    

С этими грустными мыслями я провалился в сон, только коснувшись подушки головой. Потом мне показалось, что сразу же кто-то стал меня будить, толкая за плечо.

Это был татарин Байрам. «Вставай, - почти кричал он, - вставай! Санек, чудо!»

Конечно же, я, спросонья, никак не мог понять, что он имеет в виду. И вообще, для чего и по какому праву меня будят.  Пара минут потребовалась для того, чтобы начать хоть немного соображать. 

Но когда я все-таки понял, что уже 12 часов дня и меня заказывают на долгожданное свидание, сон сняло как рукой. Состояние сменилось неестественным возбуждением, при котором пульс взлетел до огромного количества ударов в секунду, руки стали страшно трястись, а ноги подкашиваться.

Не прошло и десяти минут, как я стоял около выхода из локалки с пустой сумкой в руках и кричал тому, кто на «петушатне», чтобы он открыл мне срочно выход.

По пути на свидание я гадал, кто же осчастливил меня своим визитом? Неужели жена? Учитывая, что писем от неё не было уже продолжительное время, рассчитывать на это не приходилось. Хотя очень хотелось. Во всех возможных смыслах.

Другим вариантом мог быть друг Игорь, который работал в моей фирме начальником службы информации. Когда-то я получил письмо от него о том, что он хотел бы приехать, но куда и как не знает. Я, само собой, описал ему все тонкости организации этого мероприятия и маршрут, в ответном письме. Но с тех пор ничего про него слышно не было.

Еще мог приехать парнишка, бывший слесарем в   автосервисе, финансировавшемся мной в последний год моей коммерческой деятельности. Он приезжал за год до этого, с братом. Вспоминал, что я ему когда-то одалживал деньги на покупку машины и на оборудование для ремонта автомобилей. Обещал купить мне на них передачу и, как будет возможность, привезти. А возможность, говорил он, будет обязательно, потому что его теща жила где-то в тех краях и бывал он у неё в гостях регулярно.

Однако я не угадал ни в одном из вариантов.

Волшебником, сотворившим для меня чудо перед 1999-м годом, оказался мой друг Денис. В том предприятии, где я был директором, он первое время являлся моим заместителем. Потом, как и многие другие первые сотрудники, он открыл свое предприятие, которое занималось приблизительно тем же, чем и мое. Но, в отличие от некоторых других бывших друзей, которые став самостоятельными и решив, что отношения со мной им больше не нужны, Денис постоянно поддерживал со мной контакт и даже проводил совместные операции.

Не могу сказать, что он был самым близким моим другом. Наши отношения немного поостыли после моей свадьбы с Леной. Денис считал, что я нужен ей только в качестве денежного мешка, а страстную любовь она будет изображать только до определенного времени. Пока не добьется своих целей, со мной не связанных. Само собой, что я с этим согласиться не мог, из-за чего не стремился лишний раз с ним встречаться. Тем более, что после венчания и росписи Лена сопровождала меня практически везде и всегда. Я считал это проявлением той любви, при которой  любящие друг друга молодожены стараются не расставаться ни на минуту, но, похоже, что имел место обычный контроль над чужим влиянием на мое мировоззрение. 

Тем не менее, Денис выступал в качестве свидетеля защиты на суде, несмотря на то, что из-за финансовых  взаимоотношений наших предприятий прокуратура потрепала нервы и ему тоже.  Он же дал деньги на одного из адвокатов.  А к концу 1998-го года, когда стала видна  его правота в отношении моей жены, нашел время и возможность приехать ко мне на свидание.  Поддержать лично, морально и материально.

Естественно, наш на свидании разговор коснулся Лены. Без особой охоты, переживая за мою психику, он сообщил мне, что хотя она, как и раньше, живет на съемной квартире с тещей, в её личной жизни присутствуют разные мужчины. Один или несколько, постоянно или временно, особой роли не играет. Да и не знал Денис тонкостей. Важно было то, что он говорил ей о предстоящей поездке ко мне, но Лена не посчитала нужным передать даже письмо. Не говоря уж о чем-то большем.

Эта информация меня, само собой, не обрадовала. Но и не вогнала в депрессию. Я уже давно был настроен именно на такой результат семейной жизни, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства. «Красивая жена – чужая жена», как писал Виктор Суворов в книге «Аквариум». И, если принимать реальность такой, как она есть, рассчитывать на верность жены, которой при оформлении отношений было 19 лет, было бы глупо.

Да и вообще, самым главным для меня тогда было то, что мне была привезена передача, в которой, помимо чая, сигарет, продуктов и вещей, имелся тюбик с зубной пастой. А в нем 100 долларовая купюра, которая с ходу решала все мои насущные проблемы и избавляла от головной боли.

С Денисом мы проговорили около полутора часов. Я узнал всевозможные новости не только о Лене, но и о наших общих друзьях. Смешно было слышать, что все при возможности передавали привет, говорили, что помнят и хотят чем-то помочь, но перед поездкой, когда речь заходила о чем-то конкретном, или исчезали со связи, или ссылались на проблемы и никакой помощи не оказывали. Всю передачу и деньги Денис собрал сам от себя. Это притом, что для него самого, его жены Виты и сына, который родился через полтора месяца после моего ареста,  перед праздниками они были совсем не лишними.

Значение для меня того, предновогоднего свидания, тяжело было переоценить. Я и по сей час вспоминаю его с удивлением, как доказательство неизбежной материализации мыслей.

Встреча 1999-го года прошла великолепно. Татары во главе с Байрамом наготовили плова из сэкономленного мною для хаты риса. Еще в меню было жаркое с тушенкой, картошку для которого я смог взять у завхоза столовой (Косой дал мне на это специальное разрешение, принимая во внимание мою помощь общему). Приготовление происходило при помощи плитки, нихромовая спираль для которой обошлась нашей хате в два раза дешевле, чем она обходилась всем остальным. Я покупал её на промзоне за полпачки сигарет метр, а продавал за пачку.

Алкоголя у нас не было, но мои соседи прекрасно обходились и без него. Как это было ни трудно, Байрам смог придержать достаточное для праздника количество плана с последней зашедшей ему посылки. Мне же вполне достаточно было привезенного Денисом чая и кофе. За Новогоднюю ночь я выпил их достаточное количество. Килограммовая пачка дорогого цейлонского чая закончилась уже 1-го января.

Сам по себе Новый год в колонии отличается от других праздников тем, что осужденные могут не ложиться спать после отбоя. Точнее сказать, в Новогоднюю ночь отбоя нет. Такой день в году только один раз.

Руководство колонии во главе с начальником ходит по отрядам и поздравляет осужденных. Обстановка, как правило, праздничная и доброжелательная. Как же, какому зеку не будет приятно от хозяина или старшего кума услышать пожелания скорейшего освобождения.

Потом, правда, после обхода руководства, каждые полчаса приходят контролеры со стометровки и очень внимательно следят за теми, кто ведет себя неадекватно. Таких в новогоднюю ночь всегда было много, а в те времена особенно. К утру ШИЗО заполняется выпившими, но не успевшими вовремя лечь спать.

За распитие алкогольных напитков осужденному грозит до полугода БУРа. Минимум, ШИЗО, 15 суток. Однако, различное отношение в зависимости от заслуг и статуса, ярко проявлялось и в этом. Обычный, ничем не примечательный мужик, делающий норму себе и еще кому-то, за выпивку получит первый раз 15 суток изолятора, повторно – 3 месяца ПКТ. На третий раз могут свезти на крытую.

Если пьяным обнаруживают завхоза или, например, специалиста по изготовлению икон, шкатулок либо охотничьих ножей, то, скорее всего на ШИЗО он только переночует. Да и водку таким приносят сами те, кто принимает решение о помещении в изолятор.

Что касается блатных, то за выпивку их не закрывали. Точнее сказать, это могло быть только поводом. Если насчет кого-то из смотрящих и их семейников не было специального решения, согласованного положенцем и начальником, то они могли пить совершенно безбоязненно. Рядовые контролеры не говорили им и слова. Но, для соблюдения исторической правды оговорюсь, что мне не приходилось ни разу видеть пьяного блатного. Под кайфом, да, встречал часто, но пьяных не видел. Вот завхозов, сколько угодно.

...

==========================================

На этом всё.

Приблизительно через год после освобождения, 31 июля 2010 года, Александр Шемарулин погиб, утонув в Днепре на Гидропарке. Книга так и осталась недописанной.