В строительной бригаде я числился где-то месяца четыре. На столько у меня хватило денег. Последнее по времени свидание с женой оказалось действительно последним. Средства к существованию вскоре закончились. Жить становилось все труднее и труднее. Особенно если учесть то, что я уже курил вовсю. Эта привычка прицепилась к мне быстрее, чем я мог предполагать.
Поначалу мне казалось, что я некоторое время позволю себе покурить нормальных сигарет, с фильтром. Пока они у меня есть. А как только закончатся, то и брошу. Думал, что сделать это будет легко. Оказалось, что нет. Вскоре я перешел на «Приму» без фильтра. А через некоторое время при отсутствии сигарет вообще, что на зоне у почти каждого происходит регулярно, не стеснялся крутить из газет и табака самокрутки. И таким образом портить себе здоровье.
Необходимость постоянно искать продукты питания, сигареты и средства для того, чтобы платить мастеру и бригадиру за возможность сидеть на отряде, вынуждала менять стиль жизни. Первым делом мы поссорились с Пашей. Он по-прежнему оставался порядочным пацаном, живущим в хате с репутацией. Худо-бедно, но ему «уделяли внимание» другие пацаны. Он мог время от времени взять у кого-то из них картошки, овощей, сварить себе супа. Стрельнуть сигарету для него тоже не было большой проблемой.
Мне, как жильцу второй хаты, это уже сделать не удавалось. Ара, Франек, тот же Петруха могли в особо тяжелые времена одолжить необходимое у таких же мужиков с других кубриков, когда те выходили со свиданий. Я никого из мужиков хорошо не знал. Да и брать в долг что-либо у кого-то можно было только после того, как уже сам одолжил что-либо этому человеку. Услуга, так сказать, за услугу. Первые шаги как правило делали этапники. Было принято не отказывать, когда кто-либо из старосидящих подходил к тебе с какой-то просьбой. А уже потом можно было обратиться и самому.
Но такие отношения были возможны между людьми одного статуса. Одного круга общения. Я, когда первый и второй раз получал передачи, был вроде как ближе к блатным, и никто из мужиков ни за чем ко мне ни разу не обратился. И сейчас я тоже не имел такой возможности. Что касается жуликов отряда: Косого, ставшего полноправным смотрящим, Нарика и близких к ним Костыля, Керчи и Зоны, то отношения с ними были разорваны почти полностью.
На этой материальной почве мы стали регулярно ссориться с семейником. Его не могло долго устраивать то, что мы вдвоем живем за счет его отношений с пацанами. Да и «общественное мнение» сыграло свою роль. В конце концов мы поругались окончательно и отношения разорвали.
Одному мне стало совсем тяжело. Витя Кикер, некоторое время еще помогавший мне материально, подкармливающий меня со своих регулярных передач и покупок за имеющиеся у него постоянно наличные, тоже вскоре понял: расходов на меня больше, чем от меня пользы. Я не оказался миллионером, как ожидалось.
Других близких на десятом отряде у меня не было. В конце концов почти полное отсутствие общения, полуголодное существование, недостаток сигарет и когда-то уже мной описанные чувства угнетения и ожидания сыграли со мной злую шутку.
В тюрьме и на зоне каждый сходит с ума по-своему. Время надо чем-то занимать. И при этом думать, как существовать и за что. Если тебе повезло, родные и близкие регулярно приезжают, ты не испытываешь материальных проблем, то заняться можно и чтением, и физкультурой, и другими полезными вещами. Можно, конечно, и вредными. Игрой в азартные игры, поиском и употреблением наркотиков, участием в общественной жизни (да-да, на мой взгляд в тюрьме от него один вред).
К осени первого моего года на лагере стало понятно, что мне не повезло. Обеспечивать себя материально надо здесь самому. На свободе мне это неплохо удавалось. Бизнесменом начала девяностых я был хорошим. Из всех двадцати банков, с которыми я сотрудничал, ни один не предъявил никаких претензий. Хоть прокуратура и подбивала их на это.
На этом моем самомнении и сыграл мой «друг» и «покровитель» Витя Кикер. Он, как человек совершенно практичный, и не думал заниматься в отношении меня благотворительностью. Что бы мне поначалу ни казалось. Вложенные средства надо было отбивать, и, видя, что передачи и деньги в них мне заходят крайне редко, он придумал для меня другое применение.
Выждав несколько месяцев (в колонии это вообще не срок), дождавшись того, что я пришел в состояние, граничащее с депрессией, он как-то пригласил меня на чай и после недолгой беседы сказал вот что:
- Для тебя есть хороший вариант и самому себя материально обеспечить, и общему пользу приносить, и уважением у мужиков и даже блатных пользоваться.
- Каким же образом? – не мог не поинтересоваться я.
- Будешь бизнесменом.
- Не совсем понял, - сказал я
- А что тут непонятного, - продолжил Кикер, - дадим тебе чая, сигарет на развитие, будешь у мужиков что им не нужно покупать, что нужно продавать. Иметь с этого прибыль. С этой прибыли жить сам, в общак внимание уделять.
То, о чем он говорил, на зоне называлось барыжничеством. И тот, кто этим занимался, был барыгой. Но этого мной не очень уважаемого слова он не употреблял намеренно. Чтобы не отбить у меня охоту сразу же. А вообще перспектива была заманчивая. И главное, весьма полезная для самого Вити. Ему часто приходилось иметь дело с барыгами лагеря, а их, что интересно, было не так и много. Тот, к которому он регулярно обращался, был вообще с отряда, находившегося с противоположной стороны стометровки. А потребность возникала регулярно.
Витя жил в основном на привозимые ему и пацанам из его группировки деньги, но купить то, что необходимо в данный момент в колонии не так-то и просто. Привычных на свободе ларьков и магазинов там, понятно, нет. Официальный ларек, «отоварка», в котором можно раз в месяц отовариваться за средства на личном счету, на моей памяти не разу не предлагал даже нормальных сигарет. Не говоря уж о продуктах питания. То, что в нем продавалось нельзя назвать ассортиментом.
Все нужное находилось на руках. Но один зек не мог просто подойти к другому и приобрести то, чего у самого в этот момент нету. Не только и не столько потому, что режимом запрещаются любые товарообменные отношения между осужденными (запрещается покупать, продавать, дарить и вообще тем или иным способом отчуждать любое личное имущество), а скорее потому, что это запрещалось блатными. По понятиям, если один порядочный зек, блатной или мужик, что-либо покупает или продает другому, они вступают в барыжнические отношения. А раз так, то должны платить в общак. А до этого получить статус барыги у смотрящего. Причем смотрящий отряда обязан утвердить кандидатуру у положенца лагеря. Так все серьезно.
Делалось это опять же для того, чтобы информация о том, у кого что есть, кто чем располагает в материальном плане, попадала в нужные руки. Если кто-либо рисковал обмениваться неважно чем и неважно с кем (кроме человека с разрешением) и блатные узнавали об этом, то дело оканчивалось как правило взносом в общак в размере приобретенного (с обоих сторон) и побитыми головами.
С Васей Цыганом, единственным на тот момент на всю трехэтажку барыгой мало кто хотел иметь дело. Хотя бы потому, что тот был обиженным. Кстати, в этом тоже проявлялось царившее повсюду лицемерие. У обычного петуха что-либо брать считалось контактом и было чревато попаданием в гарем. А меняться чем-то с Васей было совершенно нормально. Почти для всех.
Процесс происходил так. Вася жил в хате для обиженных на 12-м отряде. (На всю трехэтажку была одна петушиная хата, первый этаж, ближайшая к туалету). Клиент сначала вызывал его на коридор. Там происходило согласование товара и цены. Потом Цыган выносил то, что клиент хотел купить, (сигареты, чай, консервы или что-то еще), ложил это на подоконник. В конце продола (хата обиженных была в самом его конце, рядом с пожарной лестницей) находилось большое окно, заделанное, как положено в местах лишения свободы, железным баяном. Около этого окна вся торговля и происходила. Покупатель брал товар с подоконника, клал взамен оплату в виде чая, сигарет или денег и уходил. Были, правда, и такие зеки, которые заходили прямо в Васину хату не особо стесняясь.
Но для других, к числу которых относился и Витя Кикер, обращаться к обиженному было совершенно неприемлемо. А тот бизнесмен, с которым он имел дело, часто был вне пределов досягаемости. Причем именно тогда, когда была особая потребность. Например если нужно было дать какую-то взятку милиции в виде хороших сигарет, а их, сигарет этих, не было. Витя, будучи спортсменом, не курил.
Отсутствие нормального коммерсанта на трехэтажке создавало такие же проблемы и братве. Особенно смотрящему. У них тоже регулярно возникала потребность в осуществлении купли-продажи, но к Васе можно было обратиться только через своего коня. А лишний посредник только усложнял и затягивал процесс. Поэтому в появлении такого человека были заинтересованы и они тоже. Но привлечь к этому делу кого угодно было нельзя. Все-таки уж очень ответственное было занятие.
Нередко человек, занимавшийся куплей-продажей залезал в долги, не знал как их отдать и прятался от кредиторов в ПКТ. Бывали такие, кто даже успевал освободиться не рассчитавшись. Но если и не принимать во внимание такие крайние случаи, организовать на зоне торговлю было делом непростым. Для этого требовались определенные таланты. Сложностей имелось много. Централизованных поставок товара конечно же быть не могло. Барыга имел то, что приносят ему на продажу одни зеки и продавал это другим. Ситуация, при которой в таком «магазине» не было никакого товара была нередкой.
Самым удачливым удавалось договориться с кем-то из администрации, чтобы за какой-то процент необходимое заносилось из-за забора. В таком случае чай и сигареты могли иметься в наличии постоянно, а за них мужики регулярно продавали продукты питания. Которые, в свою очередь пользовались большим спросом у блатных и хорошо обеспеченных, вроде того же Вити. Но для такой организации необходимо добиться доверия работника колонии, который будет с тобой сотрудничать, уговорить его, заинтересовать и убедить в том, что ни ты, ни твоя крыша со стороны зеков не сдаст вас обоих в оперчасть. Для всего этого нужны определенные качества, имеющиеся не у каждого. Кикер предположил, что именно у меня они есть.
Наш разговор продолжался еще некоторое время. Витя использовал всю свою харизму и умение убеждать, чтобы я проникся всеми плюсами такого предложения и перспективами, открывающимися передо мной в случае согласия. Он говорил, что первому попавшемуся такого не предложат, тот, кто решил бы сам получить «лицензию» у смотрящего на эту деятельность, вряд ли смог бы, так как нужны своего рода гарантии. Или гаранты. Говорил, что я смогу вообще отказаться от помощи со свободы, так как буду иметь с такой деятельности достаточно, чтобы и питаться нормально, и курить хорошие сигареты, и на промзону не ходить. Но самый сильный аргумент был наверное такой:
- Бизнесмены, - говорил он, - пользуются уважением у всех. У братвы, так как польза от них общему, у мужиков, потому что курить-варить можно всегда взять, даже у администрации (прапоров-стометровщиков), ведь по пару гривен от них регулярно получают. Смотри сам, смотрящих на трехэтажке трое, а бизнесмен один будет. Вася-пидар не в счет. Короче, думай! Второй раз такое предложение вряд ли поступит. А тебе на днях за работу рассчитываться.
Несмотря на то, что плюсы были расписаны очень красиво, такое предложение отдавало двойственностью. И даже не в том дело, что в глаза тебя называли бы коммерсантом, бизнесменом, а за глаза барыгой. С этим можно было справиться при помощи юмора (Какой хороший дэвушка, а отэц – барыга!). Да и вообще, не суть важно чье-то субъективное мнение и эпитет, если фактически все уважают и без тебя существовать нормально не могут. Я просто чувствовал, что в этом занятии масса подводных камней, скрытых сложностей и таких нюансов, столкнувшись с которыми я буду потом в шоке. Но определить, каких именно, пока не мог.
Однако бытие определяет сознание и, проведя почти бессонную ночь, выкурив полторы пачки сигарет (одолженных у Кикера) я наутро пришел к выводу, что кто не рискует, не пьет шампанское. Хотелось верить, что согласившись я действительно получу расписанный Витей в ярких красках статус и решу все свои насущные проблемы. Короче, он меня уговорил.
Подводя итоги и делая выводы с высоты прошедших лет, отсиженного от звонка до звонка срока, тогдашнее мое решение можно было бы считать второй совершенной за все время отбывания ошибкой. Первая – перевод на десятый отряд со швейки или отказ от предложенной начальником 2-го цеха работы. Если бы не любое из этих двух моих решений, возможно я сэкономил три с половиной года жизни. Освободившись условно досрочно в 2005-м году. А не в конце восьмого.
Однако, я не склонен думать, что принятые тогда решения не принесли мне никакой вообще пользы. Находясь на 10-м отряде, имея близкие отношения с блатными (которые не очень то допускают к себе людей не своего круга), занимаясь потом лагерным бизнесом, я увидел изнутри много такого, о чем большинство и не догадывается. Даже отсидев немалые срока. Наблюдая за их жизнью и участвуя в ней, имея отношение к движению материальных ценностей, увидев откуда они берутся в зоне, кому попадают и на что уходят, я сделал достаточное количество выводов. Знать которые будет полезно любому человеку, не зарекающемуся от тюрьмы, родным и близким тех людей, кто уже попал и получил срок колонии.
Разрешение со стороны «контролирующих инстанций» в лице смотрящего отряда, старого знакомого Косого, было получено сразу. Натянутость наших отношений уступила место взаимной заинтересованности. Положенец лагеря, само собой, тоже не возражал. Не прошло и суток, как я стал патентованным бизнесменом.
Первое время было интересно. Кикер действительно дал средств на развитие в виде лагерной валюты – сигарет без фильтра и чая. Сразу начали приходить мужики со всей трехэтажки с просьбами купить у них тушенку, сгущенку, консервы рыбные, запаривающуюся вермишель, овсянку и многое другое. Эквивалентом стоимости, лагерными деньгами, являлись сигареты без фильтра. Пять пачек на доллар. Причем пять пачек – цена его покупки, а шесть – продажи. Если вдруг кому-то понадобятся наличные деньги за сигареты. Денег, правда, у меня почти не было. Все-таки они запрещены и могли быть изъяты. Всего остального поначалу было много.
Вскоре по лагерю прошли слухи, такая себе местная реклама, и приходить стали отовсюду. Как начали поступать и приглашения посетить тот или иной отряд. Я всех принимал, ходил сам по разным локалкам, покупал, продавал, пил с блатными и мужиками чай-кофе, курил сигареты, которыми все считали своим долгом меня угостить. Действительно, пользовался уважением и популярностью. Сидеть стало не скучно.
Прибыли это движение мне, однако, почти не приносило. Бизнес в зоне отличался от бизнеса на свободе. Я никак не мог привыкнуть к тому, что мой верх почти с каждой товарообменной операции – пол пачки сигарет б/ф с консервы, например - стоит того, чтобы его брать. Уж очень мелкими казались суммы. А случаи, когда удавалось заработать сразу доллар, продав какую-то вещь или дорогую банку кофе были крайне редки. Также редко происходила мгновенная оплата.
Вместо этого я регулярно одалживал зекам имеющийся в наличии товар с условиями расчета после получения должником передач или посылок. То, что я давал в долг, как правило тоже было не мое, а принесенное на продажу такими же мужиками. Кому нужны были деньги для решения каких-то вопросов, кому сигареты, так как разрешенных 30 пачек в месяц не хватало и многие продавали продукты чтобы было что курить. Вот тут то и таился один из первых подводных камней, о которых мог только догадываться. Я как правило брался за реализацию до определенного срока, а возвращали мне долги совершенно не вовремя. Все зависело от родных и близких, приезжающих на свидания, высылающих посылки. У них не всегда это получалось тогда, когда предполагалось. А часто вообще желаемое выдавалось за действительное.
Но если сложности, возникающие при возврате долгов из-за того, что не приехали или не прислали я должен был понимать, учитывать и ждать до тех пор, пока у моего должника не появятся средства для расчета, то мои проблемы в этом плане никого не волновали. Если подводили меня и я не мог вовремя рассчитаться с давшим мне на продажу товар мужиком, тот шел к смотрящему, жаловался, требовал, чтобы приняли меры. Не знаю какие, но такие, чтобы я срочно все, что должен, отдал. Поначалу я старался этих случаев не допускать и чтобы все отдавать вовремя одалживал еще и еще. Уже даже на невыгодных для меня условиях. Ясное дело, что суммы накапливались.
Конечно, оборот худо бедно делал свое дело и иногда я кое-что зарабатывал. Бывало такое, что через меня проходили целые передачи, особенно тогда, когда кто-то должен был рассчитываться с карточными долгами. Расчет на зоне принимается только зоновской валютой – чаем, сигаретами. Ну. И деньгами конечно. Но столько чая, сигарет и денег, сколько умудрялись проиграть некоторые игроки, в одной передаче получить было сложно. Деньги, понятное дело, запрещены, много их не протянешь. Сигарет разрешалось не больше 30 пачек. Чая – до двух килограммов. Ограничения эти полностью сняли только в 2006-м году. И иногда ко мне в кубрик заносили целые баулы всякой всячины.
С одним таким любителем играть я довольно близко сошелся и даже семейничал около полугода. Звали парня Андрей. Прозвище – Америка. В колонию его привезли из Тернополя. Американцем назвали потому, что ему первому в лагере пришла посылка прямо из Штатов, где жила эмигрировавшая тетка. Выдавать ту посылку, как рассказывали, сбежались все дежурные офицеры и вся оперчасть.
Малолетка был довольно занятный, тогда ему было около 20-ти лет, срока всего 8 лет. Я даже не помню, в чем заключалось его преступление, но статья была серьезная – разбойное нападение. Сидеть ему, конечно, тоже было очень скучно и он развлекался играми в карты и нарды. Основными партнерами были хорошо мне знакомые Саша Таганский (Таганрог), соседи по «квартире» Франек, Ара (когда ему не запрещали играть). Довольно интересный персонаж Вова цыган (конечно же не тот, с которым я когда-то сидел в одних камерах на Лукьяновке).
Про Вову Цыгана я напишу чуть подробнее, так как он заслуживает этого. Достаточно сказать, что это был на моей памяти первый человек, с пятнадцатью годами срока, которые уже заканчивались. В нем я как бы видел свое будущее. Хоть не совсем еще понимая. Но и без того человек был занимательный. Большинство виденных мной в колонии цыган сидели за наркотики. Мало для кого является секретом, что ромы занимают лидирующие позиции в мелкооптовой и розничной торговле маком и коноплей. Но Вова сидел за соучастие в убийстве, совершенное в 1983-м году.
За срок он успел побывать и блатным, и мужиком, и завхозом, а под конец тихо занимался ширпотребом. Сделанные им резные нарды, шкатулки, иконы с полным правом могли называться произведениями искусства. На промку он не ходил, работал прямо в пятом кубрике. Будучи полезным обществу и пользуясь заслуженным уважением, он не испытывал особенных материальных проблем. Имел право тариться. Однако, как и любой настоящий цыган, а они весьма азартны, не мог отказать себе в желании поиграть.
Мы общались довольно часто. Я был полезен ему, как и многим другим. У меня можно было найти необходимое, даже при отсутствии средств в момент этой необходимости. Вова, однако, ни разу меня не подвел. Он был воспитан еще на старых принципах, когда о том, что возврат долга можно отложить, еще никто не знал. К своим обязательствам Вова относился очень серьёзно. Мне, в свою очередь, было интересно с ним просто поговорить, узнать, как жили люди на советских еще лагерях, что поменялось за все пятнадцать лет его срока, каково оно вообще осознавать, что ты был изолирован от жизни и выключен из нормального общества такое долгое время.
Его оптимизм мне импонировал.
- Когда твоя пятнашка будет подходить к концу, ты обязательно будешь вспоминать меня и думать, как удивительно прошло время. Тянулось ужасно долго и в то же время прошло быстро. Будешь поражаться, куда могло деться столько лет. А наш разговор будет тебе вспоминаться, как состоявшийся только вчера, - приблизительно так говорил Вова.
Не верить его словам у меня оснований не было, но и в голове такое слабо укладывалось. Столько лет и быстро? Единственное, что было понятно мне уже тогда, и что подтверждали Вовины слова - про конец срока лучше не задумываться. Научиться жить интересами каждого текущего дня, каждого момента, тогда возможно избавиться от угнетающих мыслей о том, что где-то есть другая жизнь. Жизнь, в которой люди свободны в своих действиях и поступках, их передвижение не ограничено заборами с колючей проволокой и присутствием контролеров.
Я действительно смог приучить себя воспринимать свою прошлую жизнь как воспоминания о каких-то когда-то снившихся снах. Существование остального мира представлялось как другое измерение, параллельная вселенная, не пересекающаяся с той, в которой протекало мое бытие в то время.
Действительно, свидания оставались в прошлом, приходящие все реже и реже письма были как проявления наяву чего-то потустороннего, во что почти не верилось. Люди, освобождающиеся и уходившие на свободу, уходили навсегда. Ассоциировать это можно было только со смертью. Вроде бы только что был человек, вчера ты еще с ним разговаривал, пил чай, а сегодня его уже нет и больше его ты никогда не увидишь. Этот образ подтверждался еще и тем, что часто люди перед освобождением обещали писать, некоторые присылать посылки с бандеролями, но потом о них не было слышно ничего вообще.
Единственный раз в те годы я смог подумать о том, что все-таки и я когда-то перемещусь в тот мир. Это было в день освобождения Вовы. Перед выводом на работу в локалке были распиты три трехлитровые банки чая, по одной на каждый отряд. Такая была традиция – освобождающийся выставлялся за конец срока. Обычно это происходило в рамках одного отряда, но Вова Цыган был родным везде. Шутка ли – пятнадцать лет! И вот, первый раз и на долгое время последний, я стоял в кругу мужиков, по которому ходили кружки с крепким черным напитком, и думал: - «Придет же все-таки когда-то день, когда я буду стоять в центре такого круга и все присутствующие будут мне одновременно завидовать и удивляться».
С Вовой объединяло еще то, что годы у нас были одинаковые, только десятилетия разные. У него срок начинался в 1983-м году, заканчивался в 1998-м. У меня в 1993-м начинался, в 2008-м заканчивался. А также то, что и с ним, и со мной государство поступило довольно подло. Какое-то время существовали льготы на его статью (такую же как и у меня). По трем четвертям колония-поселение. Когда подошел этот срок, лагерное начальство сказало, что с первой комиссии предоставить льготу не сможет, но в следующий раз, через полгода, он обязательно переедет в более легкие условия содержания, поближе к семье. Однако через пару месяцев льготы отменили, и пришлось Вове отбывать свои пятнадцать от звонка до звонка. Отсутствие взысканий поначалу срока, все заработанные на ставках и должностях поощрения, весь сделанный в подарок начальству ширпотреб, все оказалось напрасным.
Его пример отложился у меня в памяти и сыграл со мной злую шутку. Если и раньше я не очень заботился о чистоте своего личного дела, наличии или отсутствии у меня выговоров от начальства, то его история окончательно убедила меня в бесполезности работы на администрацию. Я решил думать только о себе, о своих интересах. Когда на меня писали рапорт за нахождение в другой локалке, это не вызывало никаких эмоций. Особенно если у получалось при этом заработать пару пачек сигарет.
К тому моменту, когда в новом кодексе опять появились льготы, да не просто колонии-поселения, а и возможность условно-досрочного освобождения, у меня накопилось под пятьдесят взысканий. На каждой из пяти комиссий по поводу условно-досрочного освобождения, состоявшихся в течение последних трех лет и восьми месяцев из моих пятнадцати, мне их вспоминали. И обещали отпустить в следующий раз при условии хорошего поведения. Я вел себя хорошо аж до конца срока. Государство пошутило и со мной. Только наоборот. Вову не отпустили потому, что неожиданно отменили льготы, а меня потому, что неожиданно ввели.
Однако в отличие от него я последние годы досидел достаточно спокойно, без каких-либо эксцессов. Сходить с ума под конец срока я перестал. А вот Вова в последний свой год в колонии ударился в игры, проиграл весь свой полугодовой заработок от изготовления икон, нард и шкатулок, а также целую передачу, привезенную ему женой и матерью за полгода до освобождения.
Интересно, что выигравшим в том казино оказался не кто иной, как Витя Кикер. Продукты питания и деньги через меня перекочевали к нему от Цыгана и от моего нового друга Андрея. Именно этом и была моя польза конкретно Вите. Никакого процента я с него брать не мог, ведь он был кем-то вроде учредителя. Экономия была немалой.
С Андреем Америкой мы поначалу сошлись тоже на почве взаимной заинтересованности. Если бы он отдавал мне по доллару с каждых пяти, в которые надо было превращать привозимые мамой передачи, то ему совершенно не оставалось бы на жизнь. А проигрывал он немало. Помню как он однажды сел играть с Таганрогом. Для последнего Андрюша был как сладкий сахар. В плане игр.
До того Саша Таганский долго его подготавливал. Они играли часто, но интерес был небольшой и Таганрог позволял себе даже проигрывать какие-то терпимые суммы. Долларов до двадцати. Но как-то раз, после очередного свидания, их игра затянулась. Началась после пятичасовой проверки, а первый, если можно так выразиться, тайм, закончился незадолго до отбоя.
Азартные игры на «черном лагере», как и вся остальная жизнь, тоже происходят по понятиям и подчинены строгим правилам. Контролирует их соблюдение специально поставленный человек из братвы – смотрящий за игрой. Если игра идет под интерес и интерес этот составляет больше одного доллара, то играющие обязаны поставить его в курс. А после окончания выигравший должен внести на общак часть выигрыша. Как правило от десяти процентов до четверти. Смотрящий за игрой или лично присутствует при самой игре, или назначает другого уважаемого человека. Делается это для того, чтобы исключить споры, разногласия и конфликты между играющими. Понятно, однако, что этот наблюдатель обычно знаком с тем, кто играет постоянно, тоже имеет часть выигрыша, и в спорном случае встает на сторону того, кого хорошо знает. В нашей паре игроков такое преимущество было у Таганрога. Но и без него, сравнительно честно, Америку в тот раз он обыграл.
Когда игроки ставят в известность о своей игре смотрящего, тот сразу определяет сумму, лимит проигрыша, при достижении которого игра должна прекращаться. Этот лимит определяется исходя из финансовых возможностей играющих и обычно равен общей стоимости одной средней передачи такого игрока, как Андрюша. Саша Таганрог был известным каталой и в его платежеспособности никто не сомневался. Он мог в одном месте проиграть, а в другом выиграть.
В том случае лимит как раз составлял сто долларов. Америка помня, что неоднократно выигрывал у своего партнера раньше, посчитал, что ему просто не идет карта. Как всегда бывает в таких случаях при увеличении суммы проигрыша увеличивалось и желание отыграться. «Карта не лошадь, к утру повезет» - примерно так думал он, когда вместе с Кешей (а именно он был в этой игре наблюдатель) за полчаса до отбоя отправился в локалку два-восемь. Смотрящий за игрой, семейник положенца лагеря по прозвищу Магадан, жил на втором отряде.
Целью их похода было получение разрешения на продолжение игры, уже теперь в кредит, так как имеющиеся после состоявшейся в тот же день свиданки чай, сигареты и продукты Андрюша как раз и проиграл. Уговорить Магадана не составило особого труда. К несчастью для Америки, в этот раз Таганрогу необходимо было выиграть не меньше двухсот долларов. А должен он был не кому иному, как Магадану. Естественно за игру.
Мне в ту ночь не спалось, и я некоторое время просидел в шурше, где игроки расположились после отбоя. До того игра шла в нашей, второй, хате. Ее часто использовали в качестве зала казино по нескольким причинам. Во-первых тут жили такие любители азартных игр, как Франек и Ара, а во-вторых, рядом с ней находилась хата шаровых, что гарантировало определенную безопасность. О зашедших в локалку мусорах мы узнавали раньше всех.
Но после отбоя свет по режиму должен быть выключен и продолжать игру в кубрике стало невозможно. Моё знакомство с Сашей Таганрогом и с Андреем Американцем, да и статус «официального» бизнесмена позволяли находиться в местах, где предполагался обмен какими-то материальными ценностями. Поэтому я мог некоторое время наблюдать за их игрой. Называлась она, кажется, «тринька». С правилами её я знаком не был. Поэтому ничего кроме слов «беру», «варю», «пасую» и «пропускаю» не запомнил.
Тем не менее наблюдать за эмоциями игроков было интересно. Они курили, шнырь время от времени приносил чай или кофе, кружка запускалась по кругу. Но если Саша курил немного, пил чай как обычно, то Андрюша иногда забывал передать кружку дальше и ставил её на стол после своих двух глотков. А окурками он за полтора часа наполнил половину стограммовой банки из-под кофе, которая использовалась в качестве пепельницы. По спокойствию Таганрога и нервным возгласам Америки было ясно, чей это день.
Точнее ночь. Около половины двенадцатого пришлось разойтись, так как шаровые отмаячили о появлении в локалке контролеров. Те делали положенную ночную проверку. После нее я в шуршу не вернулся, лег все-таки спать. О том, что Америка проиграл еще сто долларов, я узнал уже утром.
Если бы мы уже тогда были с ним в близких отношениях, я бы конечно огорчился. И попытался бы отговорить его от продолжения. Но сошлись мы как раз после того, как Андрюша через месяц после этой памятной для него игры принес мне на продажу сто стограммовых банок «Нескафе». Цена одной была четыре доллара, а для расчета по своим игровым долгам он мог получить от меня не больше трехсот двадцати.
Отдавать надо было триста. Дело в том, что наутро, после того, как игра завершилась на двухстах условных единицах, он, немного поспав, опять пошел проситься к Магадану. Тот, зная, что уже имеет свои выигранные у Таганрога двести, на этот раз не очень хотел давать разрешение на следующую игру. Все-таки была вероятность того, что такую сумму Америка отдать не сможет. А это – проблемы ему и смотрящему отряда.
Но Андрюша, очень надеясь отыграться, смог все-таки убедить Магадана в том, что по его просьбе мама привезет столько, сколько надо. Если он опять проиграет.
Сколько в итоге оказалось надо, я сказал выше. Отдать такую сумму в зоне не так просто. Количество передаваемых чая и сигарет ограничено. Но не ограничено количество кофе. Который и пришлось везти его маме.
Для того, чтобы я согласился не брать с реализации данного мне Андреем товара свои двадцать процентов, он решил меня заинтересовать домашней пищей. Пригласил меня пообедать сразу как вышел со свидания. А после этого предложил питаться вместе, семейничать, иными словами. Аргументы были вполне нормальные. Если я не буду брать с него лишний процент, то сэкономленного хватит нам обоим на жизнь до следующего его свидания. А потом он перестанет играть и проигрывать, его передач будет достаточно для решения всех наших бытовых вопросов.
Так оно все и произошло, за исключением того, что играть он не перестал.
Имелись у нас и другие общие интересы. Мы регулярно ходили на санчасть, где и у него, и у меня были хорошие отношения. Одним из фельдшеров был его земляк и мамин знакомый, иногда передававший ему гостинцы в виде наличных. А я, в свою очередь, налаживал через своего друга Николаевича поставки из-за забора круп.
Предполагался доходный бизнес. В зоне запрещено все то, что необходимо варить. Допускались продукты быстрого приготовления, те, которые можно залить кипятком и потом съесть. Но обычные рис, гречка или другая крупа в передачах не разрешались. В столовой хороших круп тоже не было и поэтому даже те, кто имел право тариться, редко могли позволить себе есть нормальную кашу. А в тех местах и в те времена сохранить здоровье без того, что в ней содержится, было проблематично. И поэтому все, кто имел достаточно средств для покупки килограмма крупы по зоновской цене в одну условную единицу, при первой возможности так и делал. Само собой, через таких, как я, бизнесменов.
Но у меня крупа появлялась редко. Те, кто выносили её со свиданий, почти никогда не продавали. За вынос круп надо было платить дополнительно и тот, кто платил, оставлял все себе. Только в случае, если человек заказал родным заранее, а потом проигрался, как например Американец, у меня в магазине могло появиться что-то такое.
Спрос, однако, был постоянно. При том, что за забором цена продукта была в пять раз дешевле, при удачной договоренности с Николаевичем и ему, и мне можно было бы зарабатывать по пару долларов в день его дежурства. Теоретически.
На деньги, которые я брал ни у кого иного, как у Вити Кикера, он крупу и приносил. За один раз была возможна доставка не больше трех килограммов. Николаевич тоже не мог все носить открыто. Приходилось или прятать в одежду, или при знакомой смене дежурных на вахте тащить в пакете, рискуя попасть на оперов, что могло закончиться увольнением. Из этих трех килограммов два забирал себе Витя, один я продавал и прибыли с этого мне не было никакой. До следующего раза он с пацанами успевал съедать почти все и мне для продажи не оставалось опять больше килограмма. Да и самому иногда хотелось поесть нормальной каши. Поэтому бывало такое, что Николаевич крупу приносил, я отдавал большую часть Вите, меньшую съедал сам, а в результате оставался должен деньги, на которые все и покупалось.
Но это было еще пол беды. На крупу в три раза дешевле, чем она стоила для всех остальных, я себе еще мог заработать. Но как то раз Николаевич, получив от меня деньги на очередную партию, решил пропить свою часть денег еще до того, как купил заказанное. Это закончилось тем, что ограничиться своим доходом он не смог и для покупки денег не осталось. Через два дня, когда он пришел на следующую свою смену без ничего, я был удивлен и озадачен. Конечно, мой партнер начал извиняться, говорить, что с зарплаты или принесет мне денег, сколько я должен был заработать на этой операции, или будет несколько смен подряд заносить крупу бесплатно. Но до его зарплаты оставалось еще не меньше 10-ти дней, а Витя хотел кушать постоянно. И в тот день особенно.
Худо-бедно мне удалось объясниться с Кикером, но то, что он мне сказал меня не очень утешило. Конечно же его мои проблемы не интересовали.
- Кто тебе виноват, что ты таких людей находишь, с которыми дела иметь нельзя, - сказал он, совершенно не вспоминая о том, что с фельдшером Николаевичем он сам меня и познакомил.
В итоге я остался должен столько, сколько он дал на покупку крупы и еще что-то вроде штрафных санкций в размере лишнего килограмма. На которые я сам согласился, потому что ничего другого мне не оставалось делать. В противном случае пришлось бы найти несколько долларов наличными прямо в тот же вечер, а в зоне сделать это почти нереально.
Зарплату Николаевич тогда не получил. Произошло то, о чем я и думать боялся. Как раз за несколько дней до получки его остановили при входе в зону в совершенно пьяном виде и уволили. А я остался должен Вите деньги, которые взять уже было не у кого. Тогда мне помог Американец. Не зря я решил на нем не наживаться после его проигрыша Таганрогу. В тот самый день, когда у уже уволенного Николаевича предполагалась зарплата, а у меня был назначен день возврата долга Кикеру, Андрюша сходил на краткое свидание. К нему совершенно неожиданно приехала мама и знакомая девушка, привезли обычную хорошую передачу за счет которой он и выручил своего семейника.
Вообще мы действительно оказались весьма полезны друг другу. Часто бывало такое, что Америка совершенно непредсказуемо проигрывал суммы хотя и не очень большие, но такие, которые было необходимо возвращать сразу же. В такие моменты я его выручал. Он в свою очередь со своих регулярных свиданий давал мне средства для расчета с накопившимися долгами. Да и на жизнь действительно оставалось вполне достаточно.
Несмотря на постоянно появляющиеся то у него, то у меня долги, он мог себе позволить курить только хорошие сигареты и ни разу за срок не сходить в общую столовую. Хотя у него не и было разрешения тариться, завхоз столовой тоже был его земляк и иногда от себя давал ему то, что имеющие такое разрешение покупали за деньги. Так сказать, угощал. Поддерживал малолетку. Андрюха, само собой, после каждого свидания собирал пакет дорогих сигарет, шоколада и хорошего кофе и по землячески заносил это в столовую. Оно, конечно же, того стоило.
Еще мне запомнились его отношения с той самой девушкой, которую привозила ему мама. С ней он был знаком еще со школы, но очень близких отношений у них не было. Когда Андрюшу арестовали, а Тернополь – городок не очень большой, Наташа (так ее кажется звали) услышала об этом и рискнула зайти к его маме узнать, что и как случилось. Та дала адрес колонии и у Андрея с Наташей завязалась переписка. Письма от неё приходили ежедневно. Она вела своеобразный дневник. Но не как все записывала произошедшее за день и пришедшие в голову мысли в тетрадь и убирала её в ящик стола, а писала на листах бумаги, брызгала на них духами, вкладывала в конверт и отправляла Андрею.
Такая переписка не могла пройти бесследно. Отношения должны были развиться и где-то после года такого общения они расписались. К Андрею стала приезжать не только мама, но и молодая жена. Каждые три месяца на длительное свидание и каждый месяц на краткое. Письма тоже продолжали приходить ежедневно.
Я оценивал такое внимание к Америке со стороны мамы и любовь со стороны Наташи как что-то такое, чего он не очень заслуживал. Большая часть того, что ему привозили, уходила на отдачу долгов по игре. О своих отношениях с женой он рассказывал с какой-то иронией. Было понятно, что он не испытывает настоящих чувств, а просто пользуется тем, что идет само к нему в руки. Но и осуждать я его не мог. Если бы не его поддержка, иметь мне большие проблемы еще раньше, чем они на самом деле начали происходить.
В таком своеобразном симбиозе мы и жили до лета 1998-го года. К тому временя я уже не числился в строительной бригаде (цена услуги выросла до 15-ти долларов, а столько я себе не мог позволить). Но и во второй цех, куда меня опять распределили по разнарядке, я тоже ходил не каждый день. Освобождения от работы мне по прежнему давали регулярно. А временами получалось сделать какую-то услугу завхозу и бригадиру той бригады, к которой я был приписан, и они закрывали глаза на мой невыход на промку неделями. Отрядный тоже меня не трогал.
Америка тем временем устроился работать в ОТК. Только он трудился там так же, как и я в стройбригаде. Зеки, работавшие в ОТК и жившие в основном на 5-м отряде, выходили на промку и возвращались оттуда вместе со всеми. За каждым из них был закреплен определенный участок работы. Кто принимал продукцию на швейке, кто проверял качество переборки пакли, некоторые были назначены на приемку брусчатки, производство которой в колонии тогда только начиналось. Америка за дополнительную плату устроился запасным ОТэКовцем. Он, по идее, должен был работать тогда, когда кто-либо из постоянных работников или ходил на свидание, или заболевал. Но на его участке такое случалось редко. Поэтому он шел на работу с выводом второй смены в шесть вечера, а к десяти уже возвращался на отряд. Плюсом было еще и то, что числясь по разнарядке во вторую смену он не вставал на подъем в шесть утра. Подъем второй смены по режиму в десять.
Короче, петляли мы как могли. И все было сравнительно ровно до того момента, как Америку, Франека, Ару и еще пару человек не перевели с 10-го отряда. По оперативным соображениям, возникшим у работников оперативной части после долгого наблюдения за существовавшем на трехэтажке «казино». После трехмесячного катрана (так называют игру как правило на четырех человек, результат которой подсчитывается каждый день и переходит на следующий до какой-то заранее оговоренной даты). В той игре участвовали Америка, Франек, Вова Цыган и Витя Кикер. Выигравшим оказался Кикер и немного Франек, а проигравшими Америка и Вова. Общий банк составил где-то долларов четыреста.
Мне сложно определить по какому принципу тогда действовала администрация в плане реакции на такие явления. Почему до какого-то момента на происходящие регулярно азартные игры сначала закрывают глаза, а потом ни с того ни с сего переводят участников по разным отрядам. Подозреваю, что кто-то из выигравших в какой-то момент решил, что пора игру прекращать. А чтобы не дать возможность проигравшим отыграться слил информацию кумовьям. И поделился частью выигрыша, чтобы оппонентов отправили куда подальше. Ведь приходить играть с других отрядов ой как тяжело.
Франек с Арой отправились на 14-й отряд, Америка на 9-й. Еще под эту волну на 8-й отряд перевели моего бывшего семейника Пашу и одного пожилого уже зека из блатных, по прозвищу Сирота, у которого тоже было 15 лет срока. Наталкивал меня на определенные выводы тот факт, что Паша и Сирота к той игре не имели никакого отношения, но зато объединяло их проживание в одном кубрике с Витей Кикером. С Сиротой у последнего отношения были весьма натянуты. А насчет Паши Витя скорее всего решил, что он не оправдал ожиданий и трат на него больше, чем пользы. Сам Кикер, что тоже интересно, остался на 10-м отряде.
Когда вся эта история уже закончилась, он рассказал мне, за какую сумму старший опер согласился оставить его на трехэтажке. Может в этом была часть правды. Но мне кажется что решение разогнать всех игроков пришло как раз после того, когда Витя озвучил сумму, за которую его самого не будут трогать.
После этого Кикер не играл, говорил, что оперчасть за ним следит. Вова Цыган тоже. Но ему уже было и не до карт, приближался день освобождения. Думаю, что его не стали переводить как раз для того, чтобы Витя мог без проблем получить свой выигрыш, а Вова успел до освобождения сделать еще несколько нард и икон.
После переезда моего семейника Американца в соседнюю локалку наше тесное общение, конечно же прекратилось. Я еще после этого пару раз заходил к нему в гости, но потом у него начались какие-то сложности с администрацией, о природе которых я не знаю. Его стали закрывать то в ШИЗО, то на ПКТ. Помощи от него я уже не получал. Да и во мне ему тоже толку не было. Опять я остался со своими регулярными проблемами один на один.
То, что я находился на тот момент в небольшом плюсе, который образовался в результате моего выигрыша в нарды у Франека, мне помогло ненадолго. Слава Богу, я не стал продолжать играть в азартные игры после его перевода на другой отряд и до сих пор удивляюсь, как это старому ровенскому аферисту удалось заманить меня сыграть с ним. Хорошо, что он не умел толком в те нарды играть. Но если многие сходили с ума поддаваясь азарту, у меня сумасшествие было другого плана. Все последствия которого я вскоре прочувствовал.
За несколько месяцев, прошедших после перевода Американца на другой отряд, долгов у меня накопилось огромное количество. Конечно не триста-четыреста долларов, как у моих знакомых игроков, но для меня сумма вполне приличная. Тем более, что было совершенно неясно, каким образом я буду со всеми рассчитываться.
Основным кредитором был, конечно же, Витя Кикер. Для того, чтобы хоть как то уменьшать сумму, я регулярно давал ему мужицкий товар, в основном продукты, по той цене, за которую брал сам. Естественно, прибыли не было. Заработать в других местах тоже почти не удавалось. За неполный год таких занятий все утряслось приблизительно так, что самым состоятельным своим клиентам я был должен и зарабатывать на них не мог. А остальные не давали такого оборота, на котором можно было отбить убытки.
А убытков было достаточно. Приходилось платить контролерам за походы на другие локалки, нередки были случаи, когда меня останавливали прямо на стометровке, заводили на петушатню, делали там полный шмон. Один или два раза отшманывали деньги.
Что интересно, самыми моими выгодными клиентами были блатные. Не только Косой, но и смотрящие других отрядов. За время своей коммерческой деятельности я познакомился со всеми. Их интересы были почти однообразны. Дорогие сигареты, хороший кофе, иногда продукты питания. Часто они покупали вещи.
Система ценностей на зоне совершенно другая, отличная от свободы. Одежда и обувь, какая бы она ни была дорогая на воле, там не будет стоить дороже 30-40 долларов. Для мужика главную ценность составляли сигареты и чай. Спортивные костюмы, коттоновые пиджаки, кроссовки – какие бы они не были фирменные, дорогие и качественные – при отсутствии у их владельца самого главного (курить-варить) безо всякой жалости продавались. Но если для простого зека 20 долларов – 100 пачек Примы – довольно таки большая сумма, то для братвы это были мелочи. Гораздо более важным делом, чем сигареты без фильтра (в которых они нуждались редко, благо поступления в общак были постоянными) для них было не ударить в грязь лицом перед другими такими же. Как и в любом высшем обществе, тщеславие и лицемерие цвело бурным цветом.
У блатных существовала своего рода традиция, дарить друг другу подарки. Поводы могли быть разные – Дни рождения, Пасха, Новый год и особенно случаи, когда кто-то из них выходил из ШИЗО или БУРа. По такому поводу всегда готовились зоновские торты, иногда делался какой-то ширпотреб в подарок освобождающемуся, приобретались новые шмотки. На само мероприятие приглашались вся братва. Правда, приходили как правило только те, с кем виновник торжества был в хороших отношениях. По тому, как был встречен такой «страдалец», можно было судить, как на отряде обстоит дело с общаком. А о том, что было подарено вышедшему, еще пару-тройку дней после самого события ходили слухи.
Когда дело касалось проведения такого мероприятия и поиска достойного подарка, пацаны не жадничали. Договорившись с кем-то их мужиков за понравившуюся жуликам вещь, я мог заработать до пяти долларов за раз. При моих скромных оборотах это было чудесно.
Но минус присутствовал и тут тоже. Если в какой-то момент у Косого не было его любимого Мальборо, а в общаке не имелось сигарет без фильтра, то я был вынужден одалживать и ему. Но с ним никаких сроков не обсуждалось. Потом он забывал о том, сколько и когда брал, а когда я пытался напомнить, говорил: - «Спиши на свой взнос в общак». Сигареты, которые курил смотрящий, у меня в магазине должны были присутствовать всегда. Где я должен был их брать, никого не интересовало.
Все вышеперечисленное, однако, можно назвать мелочами. Самые большие проблемы у меня возникли после того, как однажды Косой дал мне на реализацию несколько стаканов плана.
С «запретом» на зоне вообще история отдельная. Мне часто рассказывали о моих предшественниках в плане лагерного бизнеса, у которых можно было всегда приобрести водку, самогон, план и даже более сильные наркотики. У меня же заниматься ими не имелось ни малейшего желания. Совершенно справедливо я думал, что если с таким вроде бы простым продуктом как крупа у меня случился натуральный облом, то когда я рискну договориться с кем-то из знакомых фельдшеров или контролеров про спиртное и меня похожим образом кинут – быть мне тогда действительно битым. Терять здоровье желания у меня не было.
Про наркоту я не хотел даже и думать.
Однако когда меня вызвал к себе смотрящий и сказал, что есть в общаке шмаль, а нужны деньги – отказаться я не мог никак. А если бы я и рискнул, то мне пришлось бы попрощаться с лицензией и в ближайшие сроки отдать все накопившиеся долги. Что было совершенно невозможно. Ну а не смог бы я все вернуть, объявили бы фуфлыжником и перспектива, описанная еще Сидором стала бы реальностью.
В вызывающем у меня противоречивые воспоминания 11-м кубрике Косой вручил мне пакет. Было в нем три стакана готовой к употреблению конопли. То, как она появлялась у блатных – история тоже интересная. Бывало такое, что за двойную её стоимость из-за забора заносили особенно доверенные контролеры. Иногда даже офицеры и уж совсем редко отдельные работники оперчасти (кумовья).
С последними можно было иметь дело, но очень уж дорого, ненадежно и опасно. Шутка ли, опера сами должны вычислять тех, кто занимается таким бизнесом, ловить их и принимать меры, вплоть до возбуждения уголовных дел за распространение наркотиков. Но когда очень нужны были деньги, такой заработок был и для них совсем не лишним. Сложность была в том, что тот же кум, который за насколько дней до того сам заносил наркотик, мог прийти, устроить обыск, изъять, составить протокол и посадить того, у кого нашел, в ШИЗО. В этих случаях зеки были правы, говоря, что мусорам веры нет. Операм особенно.
Однако в том конкретном случае, когда мне Косой дал план на продажу, принесли его не менты. Другой канал поступления шмали на лагерь проходил через передачи и посылки. За отдельную договоренность и в некоторых случаях работники, ответственные за контроль и досмотр выдаваемых гревов, не очень внимательно смотрели на то, что принимают. И иногда некоторые зеки получали в посылке или выносили в передаче до килограмма конопли. Большее количество, конечно же, заходило редко. Но и в таких случаях у братвы был праздник.
Основными поставщиками тогда в нашей колонии были представители двух национальностей. Первые – цыгане. Вторые – татары. В 1998-м году в колонии на западной Украине посвозили для отбытия наказания множество жителей Крыма. Не знаю, куда их отправляли до того, но именно в тот год каждый третий этап шел с симферопольской тюрьмы. Большинство вновь пришедших относились к вернувшимся после реабилитации на историческую родину во времена перестройки крымским татарам. Статьи у них были самые разнообразные. От хулиганства и распространения наркотиков до изнасилований и разбойных нападений.
После того, как на другую трехэтажку перевели Франека и Ару и в моей 2-й хате освободилось два места, их как раз заняли два только что приехавших на лагерь татарина. Одного звали Боря (точнее Байрам но он так представлялся для простоты), возрастом он был в тот момент уже за тридцать. Второго Азим, который был где-то моих лет.
Боря был осужден как раз по статье за изнасилование. По общению с ним я сделал вывод, что вмененное ему имело место. К женщинам он относился как к существам низшего сорта, которые нужны для того, чтобы получать от них удовольствие. Исключения составляли только его сестра и жена. Которая, как это не странно было для меня, не только не бросила его, а и постоянно слала посылки, писала письма. Может быть потому, что она как истинная татарская жена вполне допускала существование и других жен у своего Байрама. Которые не имели право отказывать ему в сексе, когда он того хотел.
Про Азима подробный рассказ будет идти дальше, с ним связана одна очень интересная и поучительная история. Пока только скажу, что он сидел за разбойное нападение, а его образ мышления, внешний вид, рост, внушительные габариты и глубокий бас, которым он разговаривал, наводили на мысли о том, что он ничего другого не хочет и не умеет. Кроме как нападать на людей в темных переулках.
План, о котором идет речь и часть которого была дана мне для продажи за наличные деньги, зашел как раз Боре. В посылке. Было его конечно же больше, чем три стакана. Из половины полученного, которую татарин занес на общее, часть была распределена по другим отрядам, положенцу лагеря, смотрящим. Часть скурил Косой с семейниками, а то, что оставалось они все таки решили потратить с пользой. Деньги то нужны всегда.
Самому Боре, что очень характерно, из полученного килограмма удалось скурить от силы пару кораблей. Остальное было роздано друзьям, землякам, уважаемым пацанам с отряда. Это не считая того, что половина была занесена на общак. Стоит заметить, что в случае получения кем-то из зеков запрета, такого как конопля или мак, половину было положено отдавать на общее. Тот, кто рискнул бы утаить от братвы такой грев, был бы потом наказан так, что обычный спрос с крыс или блядей по сравнению с этим наказанием, показался бы парой дружеских подзатыльников.
Впоследствии Боря был и не рад тому, что сразу по приезду на лагерь написал своей жене просьбу выслать конопли. Хоть там, в Крыму, у них в этом плане проблем не было, но сколько из-за неё возникнет проблем в колонии, он и предполагать не мог. Понятно, что закончился план у него на следующий же день после получения. Но еще долго после этого к нему приходили люди, которым он сразу уделил внимание (то есть отсыпал сколько смог), просили еще. В то, что у него уже её и нет, никто не верил. А это приводило к тому, что показушные хорошие отношения с этими людьми становились откровенно плохими. Но самым плохим для него было даже не это. Отношения со многими такими друзьями ему и не были нужны. Хуже всего было то, что блатные, получив один раз от него такой ценный взнос, с тех пор регулярно интересовались, когда же будет еще.
Впоследствии такие посылки заходили ему еще два или три раза. Пока он их получал, уважение со стороны братвы к нему было полным. Несмотря даже на его совсем не уважаемую статью. Но когда у жены возникли дома какие-то проблемы (связанные как раз с торговлей коноплей) и план закончился, пропало и уважение. Проработал потом Боря весь оставшийся срок, десять лет, на общих работах – обработке камня и изготовлении брусчатки. За это время его и так не очень крепкое здоровье еще больше ослабло. В 2006-м году, за пару месяцев до его освобождения, когда я видел его последний раз, он выглядел совсем старым и больным. Хотя ему было к тому моменту не больше сорока пяти.
Придя в свою хату с пакетом плана, я поначалу рисовал себе радужные картины. Три стакана это тридцать кораблей. Я имел право продать каждый за десять долларов. Из них пять надо было отдать Косому, остальные были моей чистой прибылью. Её хватило бы на погашение всех имевшихся на то момент моих долгов. Но двойной подъем надо было еще заработать. Не зря в случае с «запретом» мне было разрешено брать себе не пятую часть оборота, а все сто процентов.
Ничего заработать у меня не вышло. Наркоторговец из меня получился никудышный. Началось, правда, очень лихо. В первые несколько часов, а разговор с Косым состоялся где-то сразу после обеда, я успел реализовать почти половину. У моей хаты выстроилась очередь. Я только успевал удивляться, откуда у этих с виду нищих зеков появляются купюры в 10 долларов. Оказывалось, что многие отказывали себе в пище, в чае и часто даже в сигаретах, чтобы хоть раз в год иметь возможность расслабиться при помощи плана. Некоторые, получив одну передачу раз в полгода, сразу продавали что возможно, получали ту десятку, прятали её и держали как раз для такого случая. По правде говоря, у рядового мужика шанс купить план и не иметь при этом проблем от блатных, появлялся редко. Я как раз и был таким шансом.
Когда спрос на трехэтажке был удовлетворен, меня стали звать с соседнего барака. Я полез на забор проводить переговоры. Как раз в этот момент в нашу локалку зашел начальник оперчасти Антонович, которого зеки называли просто Антон. Это был внушительных размеров мужик, в звании майора, работавший в колонии на разных должностях больше десяти лет. С забора я сразу же слез, так как разговор с соседним локальным участком тоже являлся нарушением. Не особо волнуясь, стал прогуливаться по улице. Оставшийся план и деньги за проданный были надежно спрятаны. Точнее, я думал, что надежно.
В качестве тайника мной использовалась тумбочка. В нижнем её отделении имелась полость, своего рода двойное дно, куда нормально помещался стакан плана и вырученные доллары, которые остались после расчета с Косым. До того ни один милиционер, включая начальника отряда Сергея Никитовича, не смог обнаружить мою схованку. Уж очень качественно она была сделана. Определить, что под обычными вещами, лежащими в тумбочке на нижней полке, находилось пустое пространство, не зная о нем заранее, было невозможно.
Однако не прошло и пятнадцати минут, как спустившийся по лестнице шнырь подошел ко мне и сказал, что меня вызывает Антонович. Пока мы вдвоем подымались наверх, он рассказал мне, что опер прошманал хату и кое-что нашел. Наверное шмаль. О том, что я продавал в тот день, знали все, в том числе и этот дневальный. Я начал немного переживать.
Начальник оперчасти начал разговор со мной прямо перед развороченной тумбочкой.
- Я даже не буду спрашивать тебя, твое это или нет, - сказал он, держа в руке долларовые купюры и хорошо знакомый мне пакет с оставшимся стаканом плана.
– Давай собирайся, пойдем.
Куда мне предстояло идти я мог только догадываться.
Дальнейший наш разговор продолжался в его кабинете, в одноэтажном здании, находившимся между построенной к тому времени новой свиданкой и столовой. Кроме оперативной части в нем находились теперь помещение библиотеки, кабинет замполита и приемная начальника по личным вопросам.
- Тут на уголовное дело наберется, - продолжил он тему, устроившись в своем кресле и положив пакет на стол. – Но мне совершенно не хочется возиться с этими бумажками. Да и сейчас нежелательно поднимать большой шум, итак за последний год его много было. Но в ШИЗО тебя закрыть я как бы должен. А ты туда хочешь? – спросил он.
- Да не хотелось бы, - честно ответил я.
- Я читал твое дело сегодня с утра, когда знал уже, что у тебя отшманаю, - сказал он, слегка меня удивив. - Ты же вроде неглупый парень, образование, фирмой руководил в Киеве. На фига тебе наркотой торговать здесь, и брать её у того, кто тебя сдаст потом?
По идее я должен был отнестись к его словам с недоверием. Но в колонии я находился уже второй год, и кое-что начал понимать. Сразу после реализации каждого корабля, я заносил вырученные деньги смотрящему, благо, что он был недалеко. Предполагалось, что продав половину по своей цене и отдав ему за нее всю выручку, я рассчитаюсь с ним за товар. А все, что заработаю на второй половине, останется мне. При моем расчете с ним, он каждый раз спрашивал меня, кто покупал и сколько. Естественно, я честно отвечал. Оказалось однако, что информация у кого сколько наличных денег не остается у смотрящего, а идет еще дальше. К администрации.
Доказательства этого были мной получены прямо там, в кабинете начальника оперчасти.
- Что бы ты не сомневался, в том, что я отвечаю за свои слова, - сказал он, - попробуй мне возразить!
И перечислил мне почти всех тех, кто купил у меня в тот день коноплю и какое количество.
- Думаю, ты догадываешься, кто мог мне об этом рассказать. Ты же к Саше, - имея в виду Косого, продолжал он, - шесть раз сегодня заходил и отчитывался. А он также передо мной ответ держит. Единственное, в чем я ошибся, так это в том, что поторопился тебя шманать. На фига мне этот план? Я не его курю. Думал деньги у тебя забрать, они и мне, как ты понимаешь, не лишние!
Не скажу , что эта его откровенность сразила меня наповал. Ему то смысла скрывать от меня тонкости своей работы и заработка смысла не было. Даже если бы я пошел сразу рассказывать мужикам о таком взаимовыгодном сотрудничестве блатных и оперчасти, то закончилось бы то только объявлением меня блядью, интриганом и сукой одновременно, отбитыми почками и поломанными ребрами. Спрашивать Сашу Косого, зачем он меня сдал, тоже было глупо. Оставалось только принимать реальность такой, как она есть и думать, как же в ней жить дальше.
А дальше оставались долги, на возврат которых я так и не заработал. Радовало только то, что их количество не увеличилось. Какой-то элемент порядочности все-таки присутствовал. Меня сдали не до того, как я рассчитался, а после.
Единственным немного не проясненным для меня моментом оставался, откуда Антонович узнал про тайник в моей тумбочке. Ведь не искал, а знал, где именно он находится. А других таких может и не делали. И чтобы не теряться в догадках, я прямо задал этот вопрос.
- Скажу, - ответил опер, - Но думаю, что ты понимаешь, раз ты не один в хате живешь, то и на какую-то тайну рассчитывать нельзя. В данном случае, однако, тебя не соседи по хате сдали, точнее не лично они, а через моих агентов. И твоих конкурентов.
Оказалось, что о моей коммерции через татарина Азима был хорошо информирован Вася Цыган, обиженный барыга, работавший до меня и бывший моим конкурентом. которому я очень усложнил бизнес. Ведь нормальные люди предпочитали идти ко мне, а не к петуху. Он со своей стороны тоже решил затруднить мою деятельность, для чего натуральным образом подкупил моего соседа по хате. Уж не знаю как, но Азим получал от него сигареты и чай, и в беседах потом рассказывал все, что про меня видел и знал. Какой у меня есть товар, кто ко мне приходит. Где я прячу деньги. Разговаривать с обиженным не было в западло. Особенно если с этих разговоров была какая-то материальная польза.
Тут я понял и то, почему часто происходили такие случаи, когда сразу после моего захода в другую локалку за мной шли контролеры, арестовывали меня там. Что в результате резко увеличивало мои расходы. Тот же Вася натуральным образом следил за моими передвижениями, и как только видел, что я направился куда-то, где у меня не было зеленой, бежал к дежурным контролерам и сообщал о моем маршруте. Ему то было проще. Он считался работником хоздвора, в обязанности которого входила уборка стометровки, а в связи с этим мог ходить по жилзоне туда, куда хотел. Я же, после того как перестал числиться в стройбригаде, такой «зеленой» не имел больше.
- Так что будем с тобой делать? - задал риторический вопрос Антонович. – В ШИЗО ты не хочешь, значит надо как-то откупаться. Денег я у тебя мало забрал. И коноплю я тебе, само собой, отдать не смогу. Придется сотрудничать.
- Как? – поинтересовался я. - Я понял, что агентов у вас и без меня хватает. Вряд ли я что-то такое узнаю, чего Косой не расскажет!
- Хватает, - ответил опер, - Но вдруг Косой или еще кто-то на*бать меня захочет, должны же быть люди, при помощи которых их на вшивость проверять. Они, суки, тоже такие, что веры им нет! Понятно?
- Да уж конечно, что непонятного! И как это сотрудничество будет выглядеть? Мне на прием ходить регулярно или еще как-то?
- Нет, не надо регулярно, - начал пояснять Антонович, - Нужен будешь, вызовем. Не будешь нужен, не будем вызывать. Но если вдруг сам что-то такое увидишь, наркоту, денег много, или еще что-нибудь важное, то пиши письмо.
- Какое еще письмо? – не понял я.
- Да какое? Обычное! На листе бумаги и в конверте! А потом кинешь его в ящик почтовый. В нижний.
Он говорил о почтовых ящиках, висевших на стене столовой, недалеко от входа, и куда осужденные бросали письма родным и близким, а также жалобы в официальные инстанции. Всего ящиков было три. Два обычных, выкрашенных в синий почтовый цвет и один желтый. Желтый предназначался для жалоб и обращений, синие – для обычных писем. Эти два располагались один над другим и именно об одном из них – нижнем – и говорил Антонович. Письма в оперчасть, оказывается, отправлялись через него.
Специально или нет, было это кем то просчитано или само собой сложилось, но зеки по каким-то причинам думали: в желтый ящик – для оперчасти. Редки были случаи, когда какой-то осужденный, в момент опускания своего письма, не слышал из строя фразу: «В желтый, в желтый кидай!». С таким намеком на то, что раз уж сдаешь кого-то, то не перепутай адрес.
Письма, отправляемые через синие ящики, никакой реакции не вызывали. Вот если кто-то бросал свое письмо в желтый, то вполне могла вызвать братва и спросить, кому писал и для чего. Если потом на отряде что-то происходило, а по отношению к человеку, кто когда-то отправлял какую-то жалобу, была необходима зацепка, то именно этот факт ею и был. По этой причине жалоб отправлялось в те времена мало, а чтобы жаловаться на администрацию, требовалось согласование с блатными. Якобы для того, чтобы последствия не оборачивались каким-то вредом для братвы.
Не знаю, много ли писем получала оперчасть через нижний синий ящик, но сам факт наличия такой переписки тоже о многом говорил.
- Ну что ж, все ясно, - сказал я, - А что мне сейчас на отряде говорить? О чем мы тут столько времени общались. И почему меня за план не закрыли? – задал я волнующие вопросы.
- А кто знает, что я у тебя план отшманал? – спросил Антонович, и сам же на свой вопрос ответил: - Косой и дневальный ваш. Так они никому не скажут.
- А если уже сказали? – спросил я.
- Так скажут, что пошутили! А вдруг кто тебе будет вопросы дурацкие задавать, спрашивай «Для кого интересуешься?» и веди к Косому. Он за тебя на них ответит.
- А сам Косой? Не будет делать вид, что он правильный, а я стукач потенциальный?
- Да не такой он дебил, как тебе кажется! Да и вообще, хорош тут сопли размазывать. Вдруг проблемы возникнут, то в следующий раз будешь думать, чем и где заниматься! – подвел итог разговору работник оперчасти. – Давай, дуй на отряд!
В локалку я возвращался, раздираемый противоречивыми чувствами.
«Вот и доигрался, - думал я, - вот и завербовали тебя, Санек, в оперчасть! Сексотом будешь! Но с другой стороны, и деваться то некуда, да и вокруг одни агенты. Одним больше, одним меньше! Правда, вдруг предъявить надо будет мне что-нибудь, а Антонович разочаруется, то тогда все, хана здоровью! Вот молодцы, умеют же работать! Дай Бог, чтобы действительно никого сдавать не пришлось, чтобы то, что я знаю, и без меня операм известно было!»
На отряде, естественно, меня вызвал к себе Косой.
- За меня что Антон спрашивал? – сразу задал Саша конкретный вопрос.
- Да ничего не спрашивал, - даже и не соврал я. (Про Косого он мне больше сам рассказывал.)
- А вообще о чем говорили?
- О том, откуда в моей тумбочке деньги.
- И откуда?
- Сказал, что не знаю, - начал рассказывать я, - Ведь в той хате недавно живу.
- И что, Антон тебе поверил? – продолжил спектакль Саша Косой, ведь и ему, и мне было прекрасно известно, о чем шла между мной и опером речь
- Нет конечно, не поверил. А что он сделает? – спросил я, как и полагалось в таких случаях
- И что, не бил? – продолжил смотрящий.
- Так а смысл? Деньги отшманал, себе оставил. А больше ему ничего и не надо.
- А план тоже отшманал? – спросил Косой.
- Нет, план не отшманал. Я продал его весь. Деньги, сука, жаль ушли! – пожаловался я.
- До х*я денег?
- Да нормально! Сто пятьдесят баксов!
- Бл*ть, ну ты и лох! - сказал Косой, как и положено было говорить в таких случаях уже ему, - Хорошо хоть шмаль не отшманал, а то менингита было бы до х*я и больше. Но я тебе план с следующий раз хрен дам!
Я так обрадовался этому решению Косого, что чуть не подпрыгнул от счастья. Но сценку надо было доиграть до конца, и, состроив огорченную физиономию, произнес:
- Саня, ну на фига! В следующий раз я умнее буду делать, прятать лучше, не все в одном месте держать.
- Ладно, будем посмотреть на то, как твой бизнес пойдет! А пока иди. О том, что в оперчасти был, не говори никому. А спрашивать не будут! – закончил разговор Косой. И немного подумав, добавил: - Сигарет мне занеси, а то курить нечего!
Пока я ходил за Мальборо для смотрящего, за мной уже наблюдал Витя Кикер. Его мои отношения с оперчастью интересовали не меньше, а может и больше, чем даже Косого. И когда я возвращался по продолу из 11-й, общаковой хаты, открылась дверь хаты 8-й, и Витина рука затащила меня вовнутрь.
- Шо, завербовали? – спросил Кикер. Или даже не спросил, а сообщил, как факт, о котором ему уже давно известно.
- Да не так, чтобы, - начал отмазываться я.
- Ой, ладно, мне-то хоть рассказывать не надо! Да ты не расстраивайся сильно! Будет теперь у тебя и мусорская крыша. А это хорошо. Вот только не вздумай на меня Антону стучать. А то п*зда тебе будет. И никакая крыша не поможет.
Тут тоже ситуация складывалась двояко. С одной стороны, у Вити было достаточно средств, чтобы в случае какого-то конфликта между нами убедить оперчасть в своей правоте. И вздумай он меня за что-то наказать, за долги, например, то Антонович мне вряд ли бы помог.
Но с другой стороны, теперь ему нужно было так продумывать отношения со мной, чтобы имеющийся на него в оперчасти компромат не накапливался. Дело в том, что несмотря на видимую близость к блатным, Витя старался не допускать никаких нарушений и хотел уйти раньше, чем по концу срока. Что у него в итоге и получилось.
Поэтому он вел себя тихо и незаметно, а также не жалел средств. Не зря он отдал оперчасти почти весь свой выигрыш в карты у Америки и Вовы Цыгана.
- Кстати, спрашивал опер за меня? - спросил Витя как бы и без особого интереса, хотя мне было ясно, что ответ на этот вопрос его волнует больше всего.
- Нет! - сказал я совершеннейшую правду, удивившись пришедшей в голову мысли о том, что о Витином спонсорстве в моем бизнесе оперчасть и не знает.
- Хорошо, - сказал Кикер, поняв по моему виду, что тут я не обманываю. – Запоминай тогда. Вдруг в следующий раз вызовет тебя Антон, и будет про меня спрашивать, то скажешь так: «Да, есть на отряде Витя Киевский, ни в какие дела не лезет, где работает, не знаю, со смотрящим у него нейтралитет». Если спросит, играю ли я в карты, то скажешь, что не видел! Насчет денег скажешь, что да, бывают, но немного. Я на них продукты покупаю иногда. На вопрос с кем семейничает ответишь, что живет сам, но близкие есть. Скажешь кто. И еще. Если расскажешь, что я тебе деньги на развитие давал, или что ты мне должен, то п*зда тебе!
Он вообще очень любил эту фразу, про женский половой орган, который может произойти со мной в случае если я не буду следовать его инструкциям или рассчитываться вовремя по своим обязательствам перед ним. Не скажу, чтобы я сильно боялся, ведь говорилось оно чаще как бы в шутку, но на нервы все-таки действовало. Кстати сказать, о былом равноправии между мной и Витей, никто из нас уже и не вспоминал.
Пообщавшись в Кикером, я наконец добрался до своей хаты, лег на свою нижнюю нару, на которой спал после перевода Петрухи на 8-й отряд (где он стал козлом) и задумался.
«Действительно, ничего не поменялось! Отношение то же самое, проблемы и долги те же самые! Живем дальше, неприятности будем переживать по мере их поступления!» - приблизительно такие мысли приходили мне в голову.
Долго побыть в одиночестве мне не удалось. Жаждущие курнуть зеки, радующиеся моему счастливому возвращению, уже выстроились в очередь перед дверью кубрика. Пришлось всем рассказывать, что «пацаны, ваши кони медленно скачут!» Типа я продал уже весь план, и надо ждать до следующего раза, который неизвестно когда будет.
Я бы хотел, чтобы никогда.
Где-то к отбою меня таки оставили в покое насчет шмали, и жизнь вошла в обычное русло. Торговли сигаретами, чаем и консервами, а также постоянных мыслей о том, как бы отдать накопившиеся долги. Дело осложнялось тем, что многие мои кредиторы были уверены в наличии у меня средств для расчета. Ведь не зря я торговал планом, по их мнению. О том, что у меня половину отшманал Антонович и что я побывал в оперчасти, действительно никто не вспоминал.
Интересно также то, что не вспоминал про меня и сам Антонович. Наставления Вити Кикера о том, что рассказывать «на допросе» так и не пригодились.
Похоже, что у «кумовей» оказалось столько сотрудников, что им было не до меня. Все было известно и без моего скромного участия. После того памятного разговора, Антонович не вызвал меня ни разу. Сам я, понятно, тоже не стремился к сотрудничеству, писем в «нижний ящик» не писал и до лета 2000-го года не попадался на глаза.
Напрасны оказались мои опасения и на тот счет, что информация обо мне, как потенциальном агенте останется где-то в недрах оперчасти, и последующие начальники будут при случае об этом напоминать. Такое впечатление, что память о нашем разговоре Антонович забрал с собой на пенсию, куда вышел где-то через год после описанного события.
